1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России - Николай Федорович Шахмагонов

Озабоченность Императора была более чем понятной. В Москве, где он побывал по дороге в столицу, дела обстояли не лучше, нежели в Петербурге.

Е.В. Тарле так рассказал об этой в книге «Нашествия Наполеона на Россию. 1812 год»: «Потрясающие известия о грозном враге, который, ломая сопротивление, прямиком идёт на Москву, давно уже держали столицу в напряженнейшем положении. Появление Александра в Москве сильно оживило настроение столицы. 27 июля в Кремле состоялось собрание дворянства и отдельно собрание купечества. Это были допущенные представители обоих сословий, не выбранные, но приглашённые во дворец.

Купечество Москвы выразило готовность (и приняло соответственные решения) прийти на помощь Отечеству пожертвованиями (до 10 млн. рублей). Дворянство Московской губернии постановило выставить из крепостных своих крестьян «до 80 тыс.» ратников и дать казне 3 млн. От «мещан и разночинцев» также поступили заявления о предоставлении ратников. Сверх того отдельные большие богачи и магнаты из дворян (вроде графа Мамонова) обязались выставить, обмундировать и вооружить за свой счёт целые полки. Началось формирование общенародного ополчения. Подъём духа в народе был огромный. Не страх, а гнев был преобладающим чувством. Очевидцы единодушно показывают, что все классы на этот раз в этот страшный миг слились в общем чувстве. Лучше смерть, чем покорность вторгшемуся насильнику! Крестьяне, мещане, купцы, дворянство – все наперерыв хотели выразить свою готовность идти на смертную борьбу против Наполеона…»

Но высокий боевой дух нужно было подкрепить вооружением и оснащением ополчений. А здесь всё было в полном упадке.

Е.В. Тарле продолжал: «Уже отъехав от армии и будучи в Москве, Александр убедился, что в России нечем вооружить московское ополчение. И не только Царь, но и Военный министр Барклай этого не знал.

«Распоряжения Москвы прекрасны, эта губерния мне предложила 80 тысяч человек. Затруднение в том, как их вооружить, потому что, к крайнему моему удивлению, у нас нет более ружей, между тем, как в Вильне вы, казалось, думали, что мы богаты этим оружием. Я покамест сформирую много кавалерии, вооруженной пиками. Я распоряжусь дать их (пики) и также пехоте, пока мы не достанем ружей» – такое неприятное открытие изложил Александр Барклаю в письме из Москвы 26 июля.

Историк далее указал: «Ружей настолько не хватало, что по высочайшему повелению, состоявшемуся в том же июле 1812 года, велено было не приводить в действие предложенного вологодским дворянством ополчения (по 6 душ от каждой сотни), а вместо этого прислать от всей Вологодской губернии всего 500 человек звероловов-охотников с их охотничьими ружьями.

Вообще же ополченцев вооружали, чем попало. Новороссийский генерал-губернатор «дюк де Ришелье» (герцог Ришелье) сообщил министру полиции 26 июля 1812 года: «Ополченцев приходится вооружать, кто как может».

Вооружать пиками людей, посылаемых драться с наполеоновской армией, значило вовсе никак их не вооружать. В первую очередь было велено собрать ополчение в шести губерниях: Тверской и Ярославской (по 12 тыс.), Владимирской, Рязанской, Калужской и Тульской (по 15 тысяч от каждой). В общем это составило 84 тысячи человек, а Московская губерния выставила 32 тысячи. Итак, собралось ополчение в 116 тысяч человек. Но ружей все-таки не достали.

«Я назначил сборные пункты, – вспоминал Ростопчин, – и в 24 дня ополчение это было собрано, разделено по дружинам и одето; но так как недостаточно было ружей, то их (ополченцев) вооружили пиками, бесполезными и безвредными».

Боевые действия велись на нескольких направлениях. Нетрудно понять, почему петербуржцы были столь же взволнованы, как и москвичи. Хоть Наполеон и говорил постоянно, что идёт на Москву, кто мог поручиться, что от Смоленска он не повернёт на Петербург?

Петербург для него был доступнее. Однако Москва имела значительно большее значение для России и Русских, а, следовательно, и захватчикам важнее было занять именно её.

Император ехал в Петербург с невеселыми мыслями. Быть может, именно тогда он впервые задумался, что за одиннадцать с половиной лет своего правления не только не укрепил обороноспособность страны, но, напротив, ослабил мощь Великой Русской Державы. Причём до такого уровня, до которого она опускалась разве что в период смуты, когда не было у «руля» государства ответственного верховного правителя, когда цари менялись как перчатки.

Во всяком случае, существуют документальные подтверждения того, что Александр стал меняться именно в период жестоких испытаний, свалившихся на Россию.

Отступление русских армий пока ещё не пугало, ведь, как известно, такой план войны обсуждался заранее, и Александр принял его, поскольку иного и невозможно было принять – теперь это ещё раз подтвердилось: в стране даже вооружения не хватало.

Приходили первые сообщения с полей брани. Вот Витгенштейн одержал верх над маршалом Удино. Радость, ликование. Но уже на следующий день Удино взял реванш, и русская армия понесла невосполнимую потерю – пал храбрый генерал Кульнев.

Вот Тормасов побил генерала Ренье, но не смог развить успеха. И на юге наступило затишье, продиктованное тем, что австрийцы, вынужденные союзники Наполеона, не слишком стремились воевать против русских, понимая, что это опаснее, нежели сражаться с французами.

Было известно об успехе Платова при местечке Мир, о подвиге корпуса Раевского, и особенно самого Раевского, вышедшего под огонь с сыновьями. Но надежды на то, что отход вглубь территории не будет продолжительным, что французов удастся остановить под стенами Смоленска, не оправдывались. Для генерального сражения войск не хватало. Даже распылив свою армию, оставив немало сил в населённых пунктах для создания там гарнизонов, Наполеон на центральном направлении всё ещё значительно превосходил числом вместе взятые – и Первую, и Вторую Западные Русские армии, которыми командовали Барклай и Багратион. Причём если Барклай действовал осторожно, согласно плану, Багратион и слышать не хотел об отступлении и рвался в бой, постоянно создавая угрозу срыва тайного плана Барклая-де-Толли. Багратиона можно было понять. Пора и честь знать. Куда же еще отступать?

Известие об оставлении Смоленска потрясло всё ближайшее императорское окружение. Люди, целое десятилетие купавшиеся в роскоши, не думавшие ни о чём, кроме удовольствий и занимавшиеся государственными делами постольку поскольку, вдруг увидели, что такой жизни может прийти конец. О том, что надвигается армия грабителей, а не выдуманная лжеисториками цивилизованная европейская армия, им становилось всё понятнее. Судьба разграбленной Италии, судьбы других стран стали уже известны. Приходило понимание, что армия, которую Наполеон именовал великой, будет грабить не по сословному принципу, а по принципу простому и ясному для каждого грабителя. И богатеи понимали, что именно их богатства перекочуют к европейцам, если французы выйдут победителями из этой схватки.

Е.В. Тарле писал об обезумевших от страха царедворцах: «Страх дошёл до того, что Царю стали в глаза говорить всю правду, забывая об этике. И хотя больше всех