1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России - Николай Федорович Шахмагонов

Другие говорили, что в России «сумеют пойти на любые жертвы, чтобы отразить врага».

Но все эти предостережения не могли изменить планы властолюбивого Наполеона, заявлявшего: «Через пять лет я буду господином мира; остается одна Россия, но я раздавлю её».

Кутузов понимал, что русский народ не потерпит владычества иностранного завоевателя, но он понимал и другое – не сократив до минимума численное превосходство противника, нельзя быть уверенным в успехе сражения. Нужно было учитывать, что Наполеон привёл в Россию достаточно подготовленную армию, прошедшую всю Европу и практически не знавшую поражений с тех давних пор, когда терпела их от Александра Васильевича Суворова. Но прошло более десяти лет, и неудачи забылись. Зато памятны были успехи в борьбе с европейскими армиями, памятен был Аустерлиц. И лишь Прейсиш-Эйлавское сражение не давало покоя Наполеону.

Кутузов ещё в Петербурге занялся вопросом увеличения численности русских войск, но оставалось слишком мало времени – враг приближался к Москве, и сражение необходимо было давать уже в ближайшие недели, а может быть даже дни.

Получив главное командование над всеми действующими армиями, Кутузов тут же отдал распоряжения активизировать свои действия войскам, оказавшимся на флангах неприятеля. Так адмиралу Чичагову он писал ещё с дороги: «Всё то, что мы имеем, кроме Первой и Второй армий, должно бы действовать на правый фланг неприятеля, дабы тем единственно остановить его стремление. Чем долее будут переменяться обстоятельства в таком роде, как они были поныне, тем сближение Дунайской армии с главными силами делается нужнее».

А между тем, после прибытия Кутузова 17 августа в Царево-Займище, до сражения оставались уже буквально считанные дни. И отложить это сражение не было никакой возможности – русские войска продолжали отход, и расстояние до Москвы сокращалось каждый день.

Кутузов предпринимал все, даже самые, казалось бы, незначительные меры для увеличения боевого состава, он приказал заменить солдат в обозах ополченцами «дабы уже там ни одного солдата держать нужды не было». Он стал строго взыскивать с интендантов, ответственных за снабжение войск. Миндальничать возможности не было – вступали в силу по настоящему суровые законы военного времени.

На решение отказаться от сражения на позиции в районе Царева-Займища повлияло и то, что Кутузову были обещаны значительные подкрепления – он рассчитывал на прибытие 60 000 человек. Это бы практически свело на нет численное превосходство французов. Однако вместо 60 тысяч к армии в период отступления к Можайску прибыло чуть более 15 тысяч. Кроме того, в Москве удалось собрать не 80 тысяч ополченцев, а всего лишь около 7 тысяч.

А ведь Кутузов собирался опереться, как он говорил, на «вторую стену».

В письме к командующему 3-й армией генералу Тормасову 20 августа Кутузов примерно указал место, где намерен был дать сражение, сообщив: «…Ожидать я буду неприятеля на генеральное сражение у Можайска, возлагая с моей стороны всё упование на… храбрость русских войск, нетерпеливо ожидающих сражение». И далее поставил конкретные задачи 3-й армии Тормасова и Дунайской армии Чичагова. Впрочем, окончательного решения ещё не созрело.

И вот в письме к председателю Государственного совета и Комитета министров Н. И. Салтыкову Кутузов датированном 19 августа прозвучали более конкретные данные: «Должно будет для спасения Москвы и чтобы постановить наводнению от неприятеля преграду дать сражение около Можайска…»

О том же Кутузов писал и Ростопчину: «Я приближаюсь к Можайску, чтобы усилиться и там дать сражение. Ваши мысли о сохранении Москвы здравы и необходимо представляются».

Офицеры квартирмейстерской (впоследствии названной штабной) службы, высланные в район Можайска, выбрали широкое поле близ села Бородино. 22 августа Кутузов сам осмотрел позиции.

В целом позиция устраивала Кутузова. Она давала возможность иметь хотя бы одно крыло армии (правое) защищённым естественными препятствиями. Этот холмистый участок господствовал над окружающей местностью. И река Колоча там представляла серьёзное препятствие, мешая обходу и охвату русских войск. Этого нельзя было сказать о левом фланге, где Колоча протекала по местности, поросшей кустарником, но серьёзной преграды не представляла.

В центре предполагаемой позиции была курганная высота, на которой решено было установить центральную батарею, которая до начала сражения именовалась «курганной», а впоследствии стала зваться батареей Раевского, поскольку находилась в боевых порядках корпуса Николая Николаевича.

Левый фланг позиции тоже был прикрыт. Там находился Утицкий лес, который не давал возможности неприятелю совершить глубокий обход русской позиции.

Для Кутузова было очень важно, что сама по себе позиция препятствовала маневру неприятельских войск и вынуждала их вести фронтальные атаки на русские боевые порядки.

Кутузов сразу обратил внимание на Утицкий лес на левом фланге и лесистую местность в тылу позиции на правом фланге. Тогда же у него и сложился замысел полного разгрома неприятельской армии.

Императору он писал: «Позиция, в которой я остановился, при деревне Бородине, в 12-ти верстах впереди Можайска, одна из наилучших, какую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством…

Желательно, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду к победе. Но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что может быть должен итти и стать позади Можайска, где, все сии дороги сходятся, и как бы то ни было, Москву защищать должно».

Разумеется, также как и при Слободзее, Кутузов не раскрывал никому своих планов. Истинный его замысел знали только офицеры квартирмейстерской службы, которым он доверял особо.

Кутузов опасался, как видим, только одного – что Наполеон сам не решится на сражение в данной позиции и попробует совершить обходной маневр. Но Наполеон настолько рвался в бой, что, вероятно, о каких-то обходных маневрах даже не думал, опасаясь, что снова придётся искать возможности заставить русских пойти на сражение.

Ростопчину Кутузов писал: «Надеюсь дать баталию в теперешней позиции, разве неприятель пойдёт меня обходить, тогда должен буду я отступить, чтобы ему ход к Москве воспрепятствовать… и ежели буду побеждён, то пойду к Москве и там буду оборонять столицу».

Как видим, об оставлении и Москвы и в этом письме речи не шло. Вспомним теперь слова Кутузова: «Я не о том думаю, как бы разбить его, – на это надобна такая же армия, как его, а о том, как бы его обмануть».

Так что же это за обман? Безусловно, замысел Кутузова отличался, как всегда, оригинальностью и смелостью. И об этом замысле мы подробно поговорим. Но сначала коснёмся сведений, обнародованных сравнительно недавно.

Речь пойдёт о замысле Императора,