От Особой группы до легендарного Смерша. 1941—1946 - Николай Николаевич Лузан

В очередном своем доносе он сообщал:

«…Генерал Штреккер раньше многих других офицеров стал придерживаться национал-социалистических взглядов. Он против «Союза немецких офицеров» и никогда и ничего не предпримет против Германии. К деятельности в плену его привлечь нельзя».

Не забыл Бойе и своего непосредственного командира – генерал-лейтенанта Дебуа. О нем он писал:

«…Генерал Дебуа убежденный национал-социалист и противник «Союза немецких офицеров». Но он не верит в военную победу Германии и его можно привлечь к сотрудничеству».

Кроме них Бойе настрочил доносы еще на десяток генералов и офицеров германской армии. Но они не отвлекли внимания Пузырева и Савельева от главного – поиска неопровержимых фактов, свидетельствовавших о совершенных им преступлениях. Они становились все более весомыми, и тогда Бойе прибегнул к очередной уловке, попытался убедить контрразведчиков в том, что может быть им полезен в самой Германии. Ссылаясь на свои высокопоставленные связи в Берлине, предлагал установить с ними контакты, чтобы «изменить ситуацию и действующий в стране режим». В своих прожектах он убеждал Савельева и Пузырева в том, что сможет привлечь эти свои связи для работы в интересах советских спецслужб, наладив их сотрудничество с «Союзом немецких офицеров», чтобы затем организовать «борьбу с Гитлером и подготовить необходимый демократический строй в Германии».

Очередная уловка, к которой прибегнул Бойе, не ввела в заблуждение Савельева и Пузырева, они настойчиво шли к своей цели – его изобличению как военного преступника.

18 октября 1943 года на имя заместителя начальника УНКВД СССР по делам военнопленных комиссара госбезопасности 3-го ранга Мельникова был направлен рапорт, в котором указывалось:

«За период пребывания в лагере Бойе выполнил ряд заданий и представил небольшие материалы описательного характера. Высказал заинтересованность в своем производстве в генерал-майоры, чтобы потом активно работать в генеральском лагере. Вместе с тем на него добыты оперативные и документальные данные, указывающие на участие в злодеяниях против командиров, комиссаров и солдат Красной армии».

Реакция Мельникова на доклад была острой и незамедлительной. Он потребовал от Пузырева и Савельева «взять Бойе в активную разработку». Они с удвоенной энергией продолжили кропотливую работу по сбору доказательств.

В 1944 году перед ними открылись более широкие возможности подкрепить вещественными доказательствами письменные показания Сухича, Поля, Краузе и Гростмана.

К тому времени под ударами Красной армии гитлеровские войска все дальше откатывались на запад. На освобожденных территориях постепенно возвращались к жизни живые, и восставала из пепла безымянных могил память о трагических жертвах «нового» фашистского порядка. Оперативно-следственные группы органов государственной безопасности приступили к документированию совершенных гитлеровцами преступлений.

В ходе расследования, проводившегося по местам пребывания 134-го пехотного полка, перед оперативниками и следователями все отчетливее проступал кровавый след, оставленный Бойе и его подчиненными на советской земле. Заговорили немые и живые свидетели совершенных ими злодеяний.

Нельзя без содрогания читать скупые строки из акта № 24 от 5 мая 1945 года Государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских войск, совершенных в Ровенской, Житомирской и Киевской областях. Вместе с членами комиссии контрразведчики еще раз прошли по жуткому следу преступника Бойе.

Акт государственной комиссии бесстрастно свидетельствовал о творимых им зверствах:

«Южнее села Быдумка Ровенского района в 500 метрах в лощине песчаного карьера обнаружено два кострища, возле которых находится три больших пятимиллиметровых листа железа и девять рельсов. Указанное железо и рельсы обгорели во время сжигания людей. Помимо костров на расстоянии тридцати метров имеется яма размером в квадрат 6 метров и три метра глубиной, которая наполовину наполнена человеческим пеплом и не догоревшими костями».

Допрошенная в качестве свидетельницы жительница села Несолонь Михайловская показала:

«В июле 1941 года командир полка полковник Бойе лично расстрелял моего мужа за связь с партизанами. Кроме того, по его приказанию были сожжены дома многих жителей».

Житель того же села Оскиренко подтвердил:

«В июле 1941 года по приказу полковник Бойе также были сожжены церковь и 12 жилых домов, а жители села убегали в лес, преследуемые немцами».

И таких свидетельств в деле разработки на бывшего гитлеровского полковника Бойе, секретного осведомителя «Цезаря» и военного преступника, было более чем достаточно.

В мае 1946 года в отношении него было возбуждено уголовное дело. Последнюю точку в кровавой истории дневника Бойе поставил суд.

29 декабря 1947 года после завершения следствия Военный трибунал войск МВД Татарской АССР на основании части первой Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года приговорил Бойе к лишению свободы сроком на 25 лет. К тому времени смертная казнь в Советском Союзе была отменена.

Глава 6

По следу оборотня

17 сентября 1944 года передовой батальон советских войск, подавив последнюю огневую точку противника и не встречая на своем пути сопротивления, все дальше продвигался в глубь территории Финляндии. Но звенящая тишина, затаившаяся в густом ельнике, невольно заставляла командиров и бойцов крепче сжимать в руках оружие. Головной дозор боевого охранения осторожно продвигался вперед по хорошо укатанной проселочной дороге. Позади остался еще один километр, когда справа над лесом показались караульные вышки.

По колонне пронеслась команда: «Рассредоточиться!»

Бойцы рассыпались в цепь и заняли оборону. Группа разведчиков, взяв с собой пулемет, скрылась в лесу, а командиры рот собрались на совещание у штабной машины. Не успев начаться, оно закончилось. На поляне появились разведчики. Вслед за ним тащились два изможденных, едва державшихся на ногах человека. Как оказалось, в глубине леса располагался концентрационный лагерь № 2 для советских военнопленных.

Батальон снова построился в колонну и, ощетинившись стволами автоматов, двинулся дальше по дороге. Она круто пошла вверх, а затем, несколько раз вильнув, скатилась вниз. Лес расступился, и на красноармейцев гнилым оскалом четырехметрового, почерневшего от времени и непогоды забора, вызверился лагерь. Что за ним находится? Горы человеческих тел, истерзанных пулеметными очередями? Кучка охранников, которым нечего терять и готовых отстреливаться до последнего патрона. Что?!

Тишина безмолвствовала. Не было слышно остервенелого лая сторожевых псов, звона топоров и визга пил.

Группа разведчиков первой шагнула в распахнутую настежь пасть ворот. Настороженно поглядывая по сторонам, они медленно продвигались к центру лагеря. Повсюду виднелись следы панического бегства. У штабного барака простуженно почихивал двигатель «опеля». Со стороны офицерской столовой потягивало аппетитным запахом приготовленного обеда. На огромном пустынном плацу ветер водил затейливый хоровод из грозных приказов коменданта лагеря, уже никому и ничем не грозивших.

Позади разведчиков осталась ухоженная административная зона, и через десяток метров перед ними снова вырос забор из колючей проволоки. За ним виднелось два десятка приземистых, словно вросших в землю бараков. Мрачными глазницами затянутых решетками крохотных оконцев они печально смотрели на красноармейцев. Наглухо заколоченные досками двери и запах бензина говорили о том, что задержись батальон на час-другой и на месте бараков остались бы пепелища. Разведчики невольно замедлили шаг, а через мгновение ринулись вперед и принялись рубить саперными лопатками колючую проволоку. В ответ из бараков донесся глухой гул. Он набирал силу и скоро слился в один рвущий душу и сердце не то стон, не то плач:

«Наши! Наши пришли!»

Под ударами прикладов и топоров разлетелись в щепки запоры на дверях бараков. Сотни узников, среди которых находился и бывший рядовой 95-го стрелкового полка Илья Стариков, бросились навстречу своим освободителям. И когда схлынула первая волна радости и была съедена первая тарелка настоящего супа, в лагерь въехали две машины. В них находились работники Смерш. Большинству бывших военнопленных, оказавшихся в лагере в далеких 41–42 годах, это название ничего не говорило, но уже в самом слове крылось что-то тревожное и пугающее. Оно невольно заставляло сжиматься сердца и леденящим холодком обдавало спины.

Выбравшись из машин, работники военной контрразведки поднялись в штабной барак и разошлись по кабинетам. Тревожный шепоток: «Особисты!.. Фильтрация?! Теперь Колыма?!» – прошелестел среди бывших военнопленных. Радость близкой свободы сменилась на их лицах печалью и горечью. Над лагерем и длинной очередью, выстроившейся к штабному бараку вновь воцарилась гнетущая тишина. Очередь медленно растекалась по кабинетам, за дверями которых звучал монотонный гул голосов.

Бывших пленных, в большинстве своем без вины виноватых, «фильтр» военной контрразведки «процеживал», чтобы выявить тех, кто пытался скрыть под лагерной робой свое волчье обличье: