От Особой группы до легендарного Смерша. 1941—1946 - Николай Николаевич Лузан

участие в карательных акциях, службу у оккупантов, сотрудничество с германскими и финскими спецслужбами. На плечи бывших взводных и ротных, еще недавно водивших в атаку своих бойцов, которых суровое военное время отобрало для службы в Смерш, легло тяжелое и неблагодарное бремя. Им приходилось допрашивать таких же, как и они, в прошлом рядовых и офицеров Красной армии, а потом взвешивать на невидимых весах меру их вины. В эти минуты контрразведчики по-настоящему завидовали тем своим однополчанам, кто сейчас находился в боевых частях. Там все было предельно просто и ясно, там они хорошо знали, кто твой друг, а кто твой враг.

Здесь за десятки километров от фронта, где не гремели взрывы и не звучали выстрелы, все было иначе. За изможденным от голода лицом и честными глазами военнопленного, твоего согражданина, мог таиться предатель, каратель или вражеский агент. То была самая тяжелая и неблагодарная работа, которую приходилось выполнять сотрудникам Смерш, за нее, как правило, наград не давали и по службе не повышали.

Каждый раз, когда дверь кабинета распахивалась и на табурет садился очередной военнопленный, контрразведчику приходилось решать задачу со многими неизвестными. Требовалось, не оскорбляя недоверием безвинного и не попавшись на уловки врага, не дать ему уйти от справедливого возмездия. Облегчало эту работу, когда в руки смершевцев попадали секретные учеты лагерной агентуры и личные дела на военнопленных. В них с канцелярской педантичностью заносилось все: проданные человеческие души, холуйство перед администрацией, побеги и саботаж тех, кого не сломил плен. В лагере № 2 сохранились лишь личные дела, а главного – агентурную картотеку – оперативная группа Смерш не обнаружила, она сгорела в огне и от нее осталась кучка еще не остывшего серого пепла. Поэтому контрразведчикам ничего другого не оставалось, как рассчитывать только на самих себя и помощь военнопленных.

Конвейер фильтрации бывших советских военнопленных с небольшими перерывами работал до позднего вечера. За окном сгустились сумерки и зубастые тени поползли по стенам кабинета. Оперуполномоченный Смерш лейтенант Сергей Кудрин поджег фитилек керосиновой лампы и подкрутил его. Трепетный огонек пламени рассеял полумрак и тусклыми бликами отразился в глазах очередного бывшего советского военнопленного рядового Старикова. Он стрельнул взглядом по контрразведчику, лежащей перед ним стопе папок, в ней находилось и его лагерное дело. За содержание документов, подшитых в него, Старикову не приходилось беспокоиться, они были «чистыми». Капитан финской разведки Паациала поработал над ним так, что комар носа не подточит.

«Зеленый лейтенант», как казалось Старикову, поднял голову, усталым взглядом пробежался по нему, потом открыл тощее дело, сверил фотографию с оригиналом и привычно посыпал дежурными вопросами. Для Старикова они ничего неожиданного не таили. В ответах он был быстр и лаконичен. Его история на первый взгляд ничем не отличалась от сотен других, которые в тот день пришлось выслушивать Кудрину и остальным контрразведчикам.

14 октября 1941 года рядовой Стариков по приказу командира роты старшего лейтенанта Воробьева в составе разведывательной группы под командованием помощника командира взвода сержанта Володина отправился в тыл противника, чтобы добыть «языка». Избежав засад и благополучно перебравшись через минное поле, разведчики вышли в тыл финских войск, а дальше одна за другой их преследовали неудачи.

В районе реки Западная Лица они напоролась на патруль. Завязалась перестрелка, но силы оказались неравны. Четыре красноармейца не могли противостоять целому взводу, взявшему их в кольцо. Во время боя, по словам Старикова, он был ранен, попал в плен и был заключен в лагерь. Тяжелая и изнурительная работа на лесоповале, полуголодная и унизительная жизнь не сломили его. Он не запятнал себя предательством и работой на администрацию. Действительно, его фамилия не значилась в списках тех, кто за подачки прислуживал ей старостами или начальниками рабочих бригад, что подтвердили другие военнопленные. Более того, Стариков держался достойно и готовил побег из лагеря.

Первый «фильтр» военных контрразведчиков он благополучно миновал, его Кудрин не отправил в штрафной барак лагеря под охрану комендантского отделения Смерш, где содержались те, на кого пало подозрение в сотрудничестве с финнами. Несколько человек под конвоем сразу же отвезли в Петрозаводск, на них поступили данные о совершении массовых злодеяний во время службы в карательных отрядах. Лагерная роба, под которой они рассчитывали укрыться, им не помогла.

Стариков оказался в числе тех, кого эшелоном отправили в Ивановскую область на один из центральных сборно-пересыльных фильтрационных пунктов. Там бывшие военнопленные проходили более углубленную проверку на предмет выявления их причастности к агентуре спецслужб противника и участия в карательных акциях. Те из них, кто не запятнал себя предательством, после фильтрации вливались в сводные отряды и затем направлялись на фронт.

На новом месте Стариков, деятельный и хваткий, пришелся ко двору. Он понравился начальнику строевой части и вскоре оказался на «теплом месте» в штабе. Однако он не держался за него, более того, обратился с рапортом направить его на фронт. В нем Стариков писал, что «готовить искупить свою вину кровью и поквитаться с врагом за перенесенные лишения и страдания в лагере для военнопленных»

Но начальство не дало ход рапорту и продолжало держать Старикова на «пересылке». И не потому, что он был незаменимым работником в строевой части, на том настаивали контрразведчики. На то у них были основания. Ряд косвенных признаков в поведении Старикова, а также мелкие нестыковки, относившиеся к периоду его пребывания в плену, могли свидетельствовать о том, что у него была вторая жизнь, разительно отличавшаяся от первой. Поэтому старший оперуполномоченный 2-го отдела Управления контрразведки Смерш Московского военного округа капитан Владимир Махотин, настойчиво искал факты, которые бы подтверждали эту догадку. Несмотря на то что прошло почти три года с того дня, как Стариков попал в плен, Махотин не терял надежды на то, что кто-то из разведгруппы Володина сумел выжить. Одновременно через бывших советских военнопленных он более внимательно вникал в обстоятельства, при которых Стариков оказался в лагере № 2. А они заслуживали внимания – в нем он появился незадолго до прихода частей Красной армии и в основном вертелся среди обслуги.

Стариков каким-то звериным чутьем почувствовал сгущающиеся над собой тучи и с еще большей настойчивостью стал добиваться отправки на фронт. В штабе дали положительный ответ на его рапорт, и дело, как ему показалось, наконец, сдвинулось с мертвой точки. Осталось выполнить последние формальности: оформить командировочные документы, затем пройти заключительную беседу в отделе Смерш, и потому приглашение в кабинет Махотина он воспринял без большого волнения.

Разговор начался с дежурных вопросов: «Как идет служба?», «Что пишут из дома?» Предложение Махотина «закурить» окончательно успокоило Старикова. Он подался к столу, и тут вместо папиросы из пачки «Беломорканал» в руках контрразведчика появилось постановление об аресте. Буквы заплясали перед глазами Старикова и как сквозь вату донеслось: «Вы обвиняетесь в измене Родине». 30 ноября 1944 года он был заключен под стражу.

За те полтора месяца, когда Стариков пытался легализоваться в новом качестве, контрразведчики сделали немало. Они тщательно проверили каждое его слово из объяснения, написанного 17 сентября 1944 года в лагере военнопленных № 2. И их настойчивый поиск был вознагражден. Командир разведгруппы Володин, которого Стариков считал погибшим, несмотря на тяжелое ранение, полученное при перестрелке с финским военным патрулем 14 октября 1941 года, каким-то чудом выжил. В своих показаниях он развеял героический ореол над отважным красноармейцем Стариковым и рассказал, что тот без сопротивления сдался в плен, а на допросе выдал информацию о роте и батальоне.

Воскрешение из мертвых Володина стало шоком для предателя. В первое мгновение он не знал что и сказать, а когда пришел в себя, пытался оправдаться тем, что «был ранен, патроны кончились и их было много». После допроса Стариков в штаб больше не вернулся, а занял место в камере.

Показания Володина и последовавшее вслед за этим собственное признание предателя, казалось бы, являлись достаточными, чтобы передать дело в военный трибунал, но капитан Махотин не спешил. Профессиональный опыт подсказывал ему, что за столь быстрым признанием Старикова, вероятно, таилось нечто большее, и продолжил проверку.

Вскоре уверенность Махотина и следователя нашла подтверждение. Бывшие заключенные, находившиеся со Стариковым в лагере № 2, обратили внимание контрразведчиков на то, что староста барака «старался к Старикову не цепляться», а по вечерам его не один раз видели у штабного барака.

За этими и другими мелочами Махотин усматривал знакомый почерк финской разведки, направляемой опытной рукой абвера.