Искупление - Элис МакДермотт

кустов, сорняков и веток, которые нас разделяли, а склон как будто становился все круче и круче. Но вот наконец я их увидела. Джейми рыдал; не знаю, в какой момент я поняла, что рыдает именно он, но точно знаю, что испытала облегчение – привычная материнская логика: плачет, значит, жив.

Джейми уткнулся головой в грудь Эллен, сидевшей в траве ко мне спиной. Она обнимала его и покачивала из стороны в сторону. Чуть поодаль трое мужчин склонились над распластанной фигурой. Ботинки, бесформенные от налипшей грязи – он весь был бесформенный от грязи, не считая полоски цвета там, где на нем разорвали рубашку.

Его грудь, тоже перемазанная в грязи, была такой бледной, будто ее подсвечивали изнутри. Лишь через пару секунд я поняла, что искусственное дыхание ему делает старший сын, ровным голосом приговаривая: «Держись папа, держись».

Должно быть, я как-то пробралась через колючие кусты. Подоспели медики с носилками. Я побрела к Эллен. Они с Джейми тоже были перепачканы, грязь оттягивала их одежду, налипла на руки и лица. Джейми прижимался щекой к ее сердцу. Зажмурившись, он все еще рыдал. Эллен смотрела поверх его головы на Доминика, которого грузили на носилки. Когда она начала подниматься, к ней подошел старший сын и сказал:

– Мы поедем за ними.

Джейми перекочевал в мои объятия. Он уже не плакал, только цеплялся за меня. Мы цеплялись друг за друга. Нас обоих покрывал толстый слой грязи. В воздухе пахло сырой землей, отходами, гниением и немного выхлопными газами от машины «скорой помощи».

Мы сидели в траве, обхватив друг друга руками, пока над деревьями не забрезжил слабый весенний свет.

* * *

Они встали затемно, еще раньше обычного, и в утренних сумерках отправились к ручью. Джейми хотел найти новый красивый камушек и подарить его маме.

Он понесся вперед, не глядя под ноги, и провалился в септик, который рабочие за день до этого оставили открытым. Доминик забрался внутрь вслед за сыном, подсадил его себе на плечи и помог вылезти. Бедный Джейми побежал в дом за помощью, но, когда Доминика вытащили, было уже поздно. Мне кажется, все было кончено, еще когда старший сын пытался заставить снова забиться его доброе сердце.

* * *

Разбирая вещи в родительском доме на Лонг-Айленде, мы с братьями обнаружили, что у мамы хранились горы писем от женщин, с которыми она общалась в Сайгоне. Вы бы узнали эти имена. Наверное, вы последнее поколение, которое еще пишет письма. В этих посланиях, написанных от руки, напечатанных на машинке или даже набранных на ротапринте, мамины подруги рассказывали, где они сейчас живут или куда переезжают, сколько лет их детям, в каких еще более экзотических местах согласились или отказались служить их мужья, они упоминали стареющих родителей, столкновение с болезнью, столкновение с ураганами и снежными бурями, летние отпуска, несчастные случаи, вторые дома, благотворительность.

Они всегда упоминали благотворительность: банкеты, карточные вечера, сбор одежды – отголоски их участия в мамином комплоте.

Никаких писем от мужчин. И уж точно никаких любовных писем. Горстка фотографий, в основном в духе рождественских открыток. Тут и там – вьетнамский ребенок на счастливом семейном портрете.

Помню фотографию милого малыша, стоящего рядом со светловолосым братом, у обоих в руках хоккейные клюшки. Двух девочек в Диснейленде. Тощего мальчика на костылях, ноги в гипсе, прогноз хороший, сообщало письмо. Поблекшее фото семьи на аэродроме, снятое на популярный тогда «Кодахром»: муж в армейской форме щурится на солнце, приобняв за плечи хорошенькую жену, у нее на руках малышка-вьетнамка в праздничном платьице, с тенью родимого пятна на пухлой щеке. Парочка гламурных снимков, где уже совершенно американизированным вьетнамским парням и девушкам вручают дипломы. Думаю, с некоторыми из этих семей вы вращались в одних кругах.

Упоминания о своей жизни в Сайгоне эти женщины обычно обрамляли фразочками вроде «Кто же знал…».

После смерти отца я перевезла коробку с письмами из дома на Лонг-Айленде в Балтимор. У меня была идея попытаться найти этих женщин или их детей, может быть, даже вернуть им письма. Но так и не дошли руки. Дела и быстротечность времени.

Той весной, когда мы впервые стали отсеивать вещи, я решила, что нет больше смысла держаться за эти будничные свидетельства того, как исчезающее поколение пыталось творить бессмысленные добрые дела.

Как я уже говорила, я не религиозна. Посещение церкви, епископальные обряды – все это осталось в детстве. Суеверной я бы тоже себя не назвала. Не думаю, что вы с мамой встретили в лепрозории Дьявола или что она торговалась с американским Сатаной. Думаю, он был обычным человеком – как мой отец, как ваш муж. Человеком, хотевшим исправить мир.

* * *

Среди скопившейся у нас груды бесполезных вещей: безделушек, да, сувениров, прочих остатков долгой жизни, жизни с семьей, – среди всего этого затесался гладкий серый камень с улыбающимся лицом бодхисаттвы, на плаще которого вырезаны силуэты детей.

Не помню, что сказала мама, когда, отправляя меня в частную школу, вложила фигурку мне в ладонь. Помню только, что это меня обезоружило. Не потому что я знала ее историю, но потому что буддизм был нереально крутым. А мама крутой не была.

Я нашла эту фигурку, когда мы занялись отсеиванием вещей, и привезла ее в загородный дом. Поставила на тот же подоконник, куда потом положила подарок Джейми.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мама словно бы держит меня за подбородок, направляя мой взгляд, запрещая лить слезы по пустякам: река, через которую нельзя переправиться, бесконечный труд, демоны, да, но также одно милосердное существо. Всего одно.

* * *

Через несколько месяцев после смерти Доминика у Дуга диагностировали деменцию. Я сняла дом в Роланд-Парке с продажи. Переезд был бы не по силам нам обоим. Я продала загородный дом и посвятила себя заботам о муже и детях, стараясь просто держаться на плаву.

Ваши письма среди вороха маминых бумаг я, наверное, проглядела. Но я всегда помнила ваше имя и как вы со мной возились. Думаю, мы обе иногда чувствовали себя невидимками рядом с ураганом Шарлин.

Я решила найти вас – хотя бы ради того, чтобы спросить, помните ли вы меня, помните ли Доминика.

Это было нетрудно. У меня была та статья из газеты: любимая воспитательница уходит на пенсию. Оставалось лишь позвонить в детский сад и найти кого-нибудь, кто знает ваш новый адрес.

Все были очень приветливы.

Часть третья

Как-то утром, незадолго до нашего