Искупление - Элис МакДермотт

Джейми ушел уже далеко – впрочем, не настолько далеко, чтобы мы потеряли его из виду. Он бродил по берегу маленького петляющего ручейка, похожего на серебристую ленту, и сосредоточенно что-то разыскивал. Время от времени он оборачивался и махал нам рукой.

Доминик каждый раз махал ему в ответ, пока мы с ним разговаривали о моей матери.

Она была, по его выражению, «что-то с чем-то». Он, конечно же, знал ее по визитам в больницу и прекрасно помнил то утро, когда она подарила ему куклу Барби в аозае для новорожденной дочери.

Он немного побаивался мою мать, признался Доминик. Во всяком случае, поначалу. Она была такой красивой, такой самоуверенной.

– Командирша, – добавил он.

Я ответила:

– Кому вы это рассказываете.

Пока мы беседовали, Доминик смотрел на Джейми – тот теперь сидел на корточках у ручья, перебирая камушки.

Доминик помнил ее плетеные корзины с игрушками, женщин, ходивших за ней по пятам. Наверное, в их числе были и вы. Помнил, как она ездила с американскими солдатами в сельские приюты, даже в лепрозорий где-то за городом. А однажды привезла для всех прокаженных шелковые наряды.

– А романы у нее были?

Я пересказала слова тети Арлин про таинственного любовника. Доминик пожал плечами. Возможно, даже покраснел.

– Трое-четверо парней точно были в нее влюблены.

Однажды, сказал он, к ним в больницу поступил малыш в очень плохом состоянии – истощение, глисты, все в таком духе, – а потом, как это бывало довольно часто, неприятности посыпались одна за другой, и не успели они опомниться, как момент был упущен. Его жизнь и так висела на волоске. Волосок оборвался. Малыш умер на руках у Шарлин. Простая, едва заметная смерть. Слабое дыхание, которое прервалось и так и не возобновилось.

Американский врач, находившийся с ними в палате, приложил к сердцу малыша стетоскоп и сказал моей матери, что его не стало.

Шарлин подняла на него глаза с таким видом, будто он ее оскорбил.

– Никогда этого не забуду. Она была в ярости. И говорит, такая, будто мы что-то можем изменить: «Это недопустимо». – Доминик покачал головой, все еще глядя на Джейми. – Я как раз ходил по отделению с этой ее корзиной, помогал раздавать подарки, и вот я стою с ними, с ней и врачом, и чувствую себя полным идиотом. У меня на локте огромная пустая корзина. У нее на руках мертвый малыш. И она вне себя. Просто молнии из глаз. И я говорю… клянусь, я просто хотел ее поддержать: «Что поделаешь? Такое случается». Или что-то вроде того. – Доминик помедлил. – И тут на меня напускается врач. Он как будто заразился ее гневом. Боже…

Доминик рассмеялся. Джейми нес к нам что-то в ладонях, с них капала вода. Доминик понизил голос. Оперся локтями о колени, сгорбил плечи. Затем посмотрел на меня:

– «Что поделаешь? – переспрашивает этот парень, врач, а потом показывает на вашу мать с бедным ребенком и говорит: – Отрасти себе яйца и поделай вот это».

В раннем утреннем свете голубые глаза Доминика серебрились, как бегущий у наших ног ручей.

– В этот миг я и сам был в нее влюблен. Эта ее ярость. Как будто ребенок был самой ценной вещицей на свете.

Перед нами вырос Джейми, сапоги влажно поблескивают, рукава фланелевой рубашки засучены, руки мокрые и в грязи.

– Что у тебя там? – спросил Доминик.

Джейми застенчиво протянул нам блестящий камень. Черный, с серебристыми жилками на сколе и гроздью розовых зернышек посередине.

– Смотрите, – сказал Джейми с бесхитростным восторгом.

Доминик подставил под руку сына свою ладонь.

– Красиво. – Водя над камнем мизинцем, он тихо сказал: – Это слюда. А это похоже на розовый кварц. – Доминик посоветовал Джейми взять камень домой и показать брату. – Он лучше нашего разбирается в породах.

Но Джейми сжал находку в ладони, а затем взглянул на меня исподлобья и прошептал:

– Это тебе.

Я взяла у него из руки камень, сказала «спасибо». Джейми отправился дальше исследовать берег.

* * *

Обратно мы возвращались по участку Доминика. Когда мы проходили мимо гаража с трактором, на длинной подъездной дорожке показался пикап. Сидевшие в нем люди – должно быть, наемные рабочие – помахали, и Джейми побежал им навстречу.

Мы с Домиником остановились. Шум пикапа и возня рабочих, вылезающих из машины, окончательно откупорили новый день. Мне кажется, нам обоим не хотелось расставаться с тишиной.

Я спросила, как себя чувствует Джейми, как его сердце.

– Отлично, – ответил Доминик и начертил над грудью маленький крест, как это сделал в магазине его сын. – Его первая операция, которую ему делали еще до того, как он стал нашим, была выполнена просто блестяще. Так говорил каждый врач, к которому мы обращались с тех пор. Ее делал настоящий волшебник.

Доминик рассмеялся, но, думаю, он понимал, что кое-что ему придется пояснить.

Мне же казалось, что эту небрежно брошенную фразу, «до того, как он стал нашим», выхватил луч солнца, новый золотисто-розовый луч.

Доминик заговорил почти скороговоркой:

– Детский кардиохирург в третьесортной больнице бесплатно оперирует недоношенного ребенка с синдромом Дауна, брошенного родителями, да так хорошо, что двадцать лет спустя другие хирурги только диву даются. – Он покачал головой: – Как после такого не верить в милосердную вселенную?

– Вы его усыновили, – сказала я.

Доминик кивнул. У Эллен в той больнице работала сестра, она и рассказала им о брошенном ребенке. Из-за их возраста они могли лишь временно взять его на воспитание. Но усыновление дало бы Джейми медицинскую страховку. Они потянули за пару ниточек и…

– Молитвы были услышаны, – сказал Доминик. – Он стал нашим.

* * *

Дома я пристроила красивый камушек на подоконник над кухонной раковиной. Там он и лежал, на периферии зрения, когда я выглянула в окно после второй ночи почти без сна.

Я прикидывала, не сходить ли снова к ручью, беспокоилась, как школьница, не выставлю ли себя дурочкой, влюбленной. Или же, думала я, лучше бросить сумку в багажник и поехать домой, к мужу, – к последним, как вскоре окажется, трудным годам нашей собственной американской истории любви?

Годам, когда наше прошлое, благополучное и несовершенное, начнет ускользать из памяти.

И тут с участка Доминика послышались голоса. Сначала голос Эллен, его я узнала сразу, потом мужские голоса, низкие и требовательные, переросшие в суматоху криков. А потом сирена.

Я сунула ноги в ботинки. Выскочила через заднюю дверь и побежала по неровной земле. В дальнем конце подъездной дорожки мерцали красные огни «скорой».

Я бежала вдоль сухих