Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Пирожок ушел и быстро вернулся. Его лицо сияло, как начищенная монета. Он с придыханием сообщил:

– Наши вошли в Сталинград. Бои идут в центре.

Нашему ликованию не было предела. Мы обнимались, стреляли в воздух, и слёзы счастья текли по нашим грязным щекам.

Пирожок, дождавшись, когда мы успокоимся, добавил:

– Нас перебрасывают в город.

Это вызвало ещё большую радость. Наконец-то мы увидим Волгу. Значит, наши мучения скоро кончатся. Мы обнимались, как будто получили награды, и говорили друг другу:

– Теперь уже скоро.

И все вспомнили о Рождестве.

Вечером нас хорошо накормили. Все подумали, что это личные заботы Адольфа. А знает ли он, каково нам здесь? Знает ли? Знает ли, когда говорит:

– Сталинград наш…

Переправа

В темноте подошли к пристани. Волны с лёгким шумом бились о борт черневшей громадиной баржи. Запах прелых водорослей ударял в нос. Кто-то охрипшим голосом торопил:

– Быстрей, быстрей.

Понятно, что ночь короткая и надо спешить, а то, неровен час, налетят супостатские самолёты и несладко придётся.

Но торопись не торопись, а надо не только самим разместиться, но и запас прихватить.

Грузились долго, ящики с патронами, ящики с гранатами, снаряды – тоже ящики. Тащишь их на себе в темноте по хлипким сходням и думаешь:

– Кабы не свалиться.

И только ступив на палубу баржи, идёшь, как по асфальту. Погрузились, сели кто где, и только руки потянулись за табачком, как тот же голос проскрипел:

– Не курить. Немец заметит, и минуты не проживёте. Снайперы только и ждут таких раззяв.

Упоминание о снайперах охоту курить перебила, хотя снайперы на том берегу.

Вместе с такими же, собранными с бору по сосенке, Иван попал в пополнение, которое везут в Сталинград и раскидают кого куда. В суете последних дней Иван не успел ни с кем подружиться, хотя одиночества не чувствовал.

Кругом всегда были люди, и их разговоры о доме, о родных и сетование на военную неустроенность жизни раздражали его. Поэтому с каким-то отрешённым взглядом он всё пропускал мимо ушей.

Притулился на ящике, достал кисет, втянул носом терпкий запах махорки и, насладившись, посмотрел на пятна пожаров, разбросанные по всему черневшему, как головешка, городу. Видно, горело, что не успело догореть.

Отчалили. Маленький буксир, пыхтя от непосильного груза и преодолевая сильное течение, шёл к мерцающим огням на берегу. И вдруг оттуда ухнула пушка, вода поднялась вверх столбом. А потом ещё и ещё. Немцы били наугад.

Иван в душе даже посмеялся над ними и сказал про себя:

– Эх, немчура.

Но снаряд, пронёсшийся над головами, заставил всех вздрогнуть и пригнуться.

Этот звук и страх, в мгновение проснувшийся в душе, вернули Ивана в реальность войны, от которой он отвык, обитая в госпитале.

Тихо застучал пулемёт. За ним ещё один. Светящиеся трассы прочертили небо. Всем казалось, что эта переправа никогда не закончится.

Светало. Иван посмотрел на приближающийся берег.

Полузатопленная баржа с торчащими, как у обглоданной рыбы, чёрными рёбрами, станки, валявшиеся на боку на песке, моторы у самой воды, листы мятого кровельного железа, доски, разбросанные по всему берегу, и кучи, показавшиеся хламом. Всё это создавало ощущение брошенности.

Где-то наверху прогремели взрывы. И эти знакомые Ивану звуки даже порадовали. Значит, ещё стоят. Значит, ещё не сдали город.

Пароходик, пыхтя, прибился к берегу. Живы, повезло.

Седоусый капитан в мятой форменной фуражке с поломанным козырьком буркнул в рупор. Звуки не превратились в слова. Но матросы быстро спустили сходни и все торопливо стали спускаться.

Скрипучий голос сказал громко:

– Ящики, ящики не забываем. Чем воевать будете?

Иван водрузил свою ношу на плечо и посмотрел на берег. Вдруг кучи зашевелились, ожили и бесконечной непрерывной вереницей к сходням потянулись раненые.

Белые повязки на головах бросались в глаза, а некоторые, покраснев от крови, терялись в темноте.

Кто-то из вновь прибывших, словно пытаясь узнать свою судьбу, спросил у ковылявшего раненого:

– Как там, браток?

– Держимся, – не останавливаясь ответил тот, приподняв висевшую на перевязи забинтованную руку.

Прошли санитары с носилками. И никто из впереди идущих не расступился, не пропустил вперёд. Всем дело только до себя. Только до себя.

А какие-то кучки так и остались недвижимы. Никто не поднялся, не шевельнулся.

– Не дождались, – подумал с горечью Иван.

И все шли мимо с полным безразличием, словно не люди лежат, а брёвна.

Ивану стало не по себе.

– Неужели они не заслужили, защищая город, быть по-людски похороненными, хотя бы здесь, на песке у реки.

До живых мало было дела, а о мёртвых и подумать некому.

Пришли какие-то люди и стали отбирать и уводить столпившихся бойцов.

– Мне б человек десять, – просил звонко молодой красноармеец.

– Вон бери двух, – проскрипел знакомый голос.

Молодой солдатик подбежал к Ивану и стоявшему с ним рядом и скомандовал:

– Взяли по ящику и пошли. А то немец налетит, небо с овчинку покажется.

Шли полутёмными улицами, то и дело спотыкаясь о валявшиеся кирпичи и доски, поглядывая в пустые глазницы окон. Были видны или противоположная стена, или начинающее светлеть небо.

Ивану стало казаться, что идут долго. И неизвестно, сколько ещё идти, сгибаясь под тяжестью врезавшейся в плечо ноши. Но провожатый юркнул в подворотню и, дождавшись всех, негромко сказал:

– Тихо, немец рядом. Услышит, начнёт палить.

От этих слов все слегка пригнулись, словно прячась от невидимого противника.

Прошли пустой двор. Вошли в подъезд без дверей и стали спускаться в подвал.

Колышущийся огонёк коптилки, стоявшей на школьной парте, почти не давал света. Казалось, здесь никого нет. Опустили ящики на пол.

– Принимай пополнение, – бодро, как докладывая, сказал сопровождающий.

Скрипнула пружинами кровать, и из темноты послышался, как показалось Ивану, знакомый голос:

– Чего расшумелся?

Из мрака к свету вышел человек, посмотрел на пришедших и, указывая рукой в темноту, сказал:

– Располагайтесь.

Знакомый голос не мог обмануть, сердце Ивана застучало часто-часто, и вырвалось:

– Григорий!

Человек повернулся на голос, взял Ивана за рукав и потянул ближе к огню. Долго всматривался, а потом воскликнул радостно:

– Иван!

Он не успел ответить, как ухнула бомба, и подвал содрогнулся от взрыва. Все инстинктивно пригнулись. Свет от коптилки качнулся вместе с партой и успокоился. Они обнялись.

– Живой, – радостно прошептал Григорий.

Ивану стало так хорошо, словно в родную семью попал.

Сначала обнялись, потом сели за парту, и потекли воспоминания.

Сопровождающий пропал и вернулся с дымящимся котелком. Почувствовав запах, Иван спросил удивлённо:

– Чай?

– Обживаемся потихоньку, – улыбаясь, сказал Григорий.

И,