Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

– Самовар-то убрал?

– А то как же, – ответил тот, удивлённый таким вопросом, и исчез.

Свет сквозь небольшие протёртые стёкла оконца потихоньку стал проникать в подвал.

Иван посмотрел на кровати и спящих на них бойцов, на стоящие вертикально у входа автоматы, винтовки и метлу. Во всём чувствовалась хозяйская рука.

– Постой, – вдруг сказал Григорий, осторожно, чтобы не опрокинуть коптилку, выбрался из-за парты.

Протиснулся между коек и вернулся с вещмешком, достал пару сухарей и положил перед Иваном.

– К чаю.

И пока Иван разглядывал сухари, Григорий достал и положил перед Иваном нож.

– Вот обронил, когда раненого увозили.

Иван поднёс к глазам и прочитал:

«Другу Ивану во второй год войны».

И грустно ему стало, и вспомнил, что лежит Семён один-одинешенек посреди голой степи, и ни матери, ни невесты рядом, чтобы прийти и поплакать на его могилке. Но слова Григория: «Пей, а то чай совсем простынет» – вернули его в действительность.

И не успел он сделать несколько глотков, как вбежал молодой солдатик и с порога крикнул:

– Товарищ сержант, немцы зашевелились. Небось наступать будут.

Григорий слегка покачал головой, как бы переваривая сказанное, и произнёс:

– Народ, подъём.

Пружины заскрипели, все поднялись, взяли оружие и исчезли.

– Пойдём, – сказал Григорий. – Небось сегодня жарко не будет. Наш дом у них, как бельмо на глазу. Лезут и лезут, как будто другой дороги нет. Ты, главное, Иван, не высовывайся. Они как: сначала пробомбят, потом артиллерия поработает, а потом наступают. Танки здесь не страшны. Танки здесь не развернутся, простору нет, а всё одно лезут. Наших двоих поранило. Не знаю, довезут ли? Не знаю.

Помолчал и опять сказал:

– Не знаю.

И чувствовалась в его словах тоска по людям, которые были с ним в тяжелые минуты, когда, казалось, не выстоят. Но выстояли. А теперь они неизвестно где, и что с ними, калеченными, и как они где-то там без него. И кто теперь о них позаботится? Кто спросит их с душевной теплотой:

– Как дела, ребята?

И вдруг, словно встрепенувшись, спросил:

– Евсея помнишь?

– А то как же, – сказал Иван.

– Вот его, раненого, и отправил, и ещё Мишку. Хорошие ребята, дай бог, чтоб довезли.

– Да, – сказал Иван с сожалением.

И в этом «да» прозвучали и тоска, и сожаление, и многое такое, что накопилось на душе за время войны.

И не стал Иван рассказывать про увиденное на берегу, чтобы ещё больше не растревожить и без того расстроенное сердце Григория.

На улице просветлело. Все смотрели на небо и напрягали слух, чтобы первыми услышать гул приближающихся самолётов.

Затараторил, словно со скуки, пулемёт, ему ответил другой.

– Что ж они патроны не жалеют, – вздохнул, сокрушаясь, Григорий.

И словно услышав его слова, пулемёт замолчал. И с другой стороны пулемёт тоже затих.

В наступившей тишине послышался гул. С каждой секундой он всё нарастал. И вот уже по небу поползли, как неторопливые хищные птицы, самолёты с чёрными крестами.

– Летят, – сказал стоявший рядом молодой солдатик.

Григорий встрепенулся и скомандовал:

– В подвал!

Все, поглядывая на небо, стали спускаться вниз.

Бомбы падали недалеко. И каждый раз подвал вздрагивал и находящиеся в нём вздрагивали.

Иван посмотрел на Григория, и зависть закралась в его сердце.

Вот он стоит рядом, но стоит ему сказать слово, и все прислушиваются, и Иван теперь должен прислушиваться.

А давно ли Григорий был ни рыба ни мясо, а теперь, гляди ты, – сержант.

Война, как Всевышний, так меняла судьбу, так открывала тайники души, что не только близкие или знакомые, но и сам человек удивлялся произошедшим изменениям в себе.

Взрывы стали удаляться. И Григорий, нисколько не стесняясь, перекрестился. И многие, стоявшие рядом с ним, перекрестились. И это было так естественно, что Иван не удивился.

И вдруг раздался громкий голос Григория:

– Гранаты в подсумок, патроны в карман. Головы не высовывать, снайперы не спят.

По засыпанной кусками штукатурки лестнице поднялись на второй этаж. На другой стороне широкой улицы, в доме напротив, в заложенных кирпичом окнах, в маленьких бойницах мелькали немцы. А вся улица сплошь была усеяна телами в серых шинелях, словно они устали и прилегли отдохнуть навсегда.

Григорий кивнул на них и сказал, обращаясь к Ивану:

– Вчерашние, видно, убрать не успели. Жарко вчера было. Думал, не выстоим. Но ничего, обошлось. Людей им совсем не жалко. Совсем. Прут и прут. Вот и получили.

Потом вздохнул и добавил:

– Небось думали, война – сахар. Вот и наелись. Эх, немчура…

Потом помолчал и добавил:

– Ты, Иван, обвыкнись, а там видно будет. И ещё просьба к тебе. Надо нам печку сварганить, а то зима не за горами. А мёрзнуть, сам понимаешь, нам не с руки.

– Когда? – поинтересовался Иван.

– Сейчас и приступай. Матерьяла хватает, – кивком головы указал Григорий на валявшиеся вокруг кирпичи, – а глину с песком сам найдёшь. Инструмента нема, но ничего, как-нибудь приспособишься. А Леонид тебе поможет.

Григорий махнул рукой стоявшему в отдалении молодому пареньку. Тот, словно ждал приглашения, мигом оказался рядом с ними.

– Вот, Ивану поможешь.

– А что делать? – поинтересовался Леонид.

– Что скажет, то и делай. Понятно?

– Понятно.

И Леонид стал смотреть на Ивана, ожидая, что тот скажет.

А Григорий уже забыл про них, и другие мысли подхватили его и понесли в непрерывные заботы войны. И он произнёс с сожалением, обращаясь то ли к ним, то ли к кому-то ещё:

– Московских газет уже три дня нет. Что там в мире деется?

И повернувшись, ушёл. Везде нужен глаз да глаз.

Иван почесал висок, посмотрел на стоявшего перед ним Леонида и сказал:

– Вот что, паря, собирай кирпичи и тащи вниз, в подвал. Только целые. Половинки мы завсегда найдём.

И не дожидаясь, что ответит Леонид, стал спускаться вниз.

И забота, какой ему сложить печь, отвлекла Ивана. Тут главное лицом в грязь не ударить. А то будет дымить, если тяга плохая. И ходи и совестись перед людьми.

В подвале походил взад-вперёд, постоял у окна и подумал:

– Вверх трубу не выведешь, там бетон, только в окно.

И мысли о предстоящей работе вернули в мирное время, когда, согласившись поставить печь, долго ищешь глину, потом песок. Всё это перемешиваешь, пробуешь на ощупь, потом опять перемешиваешь и опять пробуешь, пока не понимаешь, что раствор подойдёт. Долго прицеливаясь, кладёшь первый кирпич. Смотришь, ровно ли лежит. А уж потом дело идёт споро. Печь не стена, её руками кладут. В неё душу вкладывают.

Прибежал Леонид, высыпал кирпичи на середину и умчался.

Иван посмотрел на