Бог хочет видеть нас другими - Татьяна Олеговна Беспалова

Я бы так и страдал до самого Херсона, если б не короткая остановка в Николаеве, где водитель, как нарочно, запарковался возле каких-то смердящих пороховой гарью руин.

Пассажиры высыпали из «газели» на несвежий воздух, под мелкий моросящий дождь. Тут же стояла лебёдка. Два человека подцепляли к её крюку куски железобетонных конструкций. Третий, по-видимому слухач, просто бродил по груде руин, что-то высматривая. В железобетонном мусоре ковырялось несколько человек. Скорбь и озабоченность запечатлелись на их запылённых лицах. Где-то вне пределов видимости надрывно плакала женщина.

— Свежий прилёт? — спросила Олеся у машиниста лебёдки.

— Та не. Два дня уж прошло. А не всех ещё достали. Как пересчитали жильцов, так и прослезились. Три человека пропали без вести…

— Тихо! Объявляю режим полной тишины! — проговорил слухач.

Двигатель лебёдки тут же замолчал. Притихли и пассажиры «газели», и женские стенания прекратились. Слухач лёг на живот, прижался лицом к запылённым глыбам, замер. Я вернулся в «газель», чтобы заткнуть уши наушниками. Превыше любой из адских мук я боялся быть заваленным обломками собственного дома и долго умирать там. Для телефончика Снежаны у Олеси нашелся пауэрбанк, в самом телефоне, на удивление, годный плейлист. Под голос Sade мне опять вспомнился плацкарт маршрута Москва — Ростов-на-Дону, рассказ Цикады о Призраке, бритьё Тима. Боль от собственного предательства саднила, не давая покоя. Я искал убежища от неё на краю живописного венского парка, где, по идее, жизнь должна быть совсем иной. Однако именно там я почему-то встретил персонажа, так похожего на героя донбасского эпоса Цикады. Это какой-то замкнутый круг!

— Батюшка! Батюшка!

Кто это трясёт меня? В знак особого расположения вытаскиваю из ушей наушники. Вижу возбуждённое личико Олеси.

— …там под завалом человек. Он хочет, чтобы вы с ним поговорили. Он плачет, кричит. Паника.

— Олеся, разве вы не понимаете?

— ???

— Меня никто не рукополагал!

— Неруко… чего?

— Я не священник!

— Та ладно! Это не важно. Там, под завалами пацанчик. Четырнадцать лет. Мы сказали, что будет говорить батюшка… Он ждёт. Та шо вы в самом деле! Трудно чи шо? Пацанчик маленький…

Она показывала пальцами насколько мал пацанчик под завалом. Она тянула меня за руку, дёргала за полы подрясника. Сильная. Упрямая. Пришлось повиноваться. Шагая следом за ней к воняющим руинам, я снова и снова вспомнил Тимура. Его тоже кто-то трясёт и торкает, заставляя делать невозможное. Чёрт! Возможно, кто-то прямо сейчас стреляет в него. А может быть, он в плену?! А вот если б он сейчас оказался здесь, толку было б больше. Господи, сделай так, чтобы его не ранило, чтобы он не оказался под завалами подобно этому вот пацанчику. Не дай Бог ему оказаться в плену… Боже милостивый, обещаю больше не чертыхаться!

— Вот здесь он, здесь!

Слухач присунул меня к какой-то щели, заставил встать на колени.

— Требую тишины! — закричал он, и, обращаясь ко мне, добавил: — Слухай, батюшка. Он там. Ще живiй.

Я некоторое время вслушивался в тишину. Из-под пыльных плит действительно доносилось хныканье и громкое с хрипом дыхание.

— Я умираю… — услышал я.

— Он умирает… — передал я слухачу.

— Скажи ему, пусть потерпит. Вторая лебёдка уже в пути. С ней дело пойдёт быстрее. Тут никуда не возможно успеть вовремя. Неделю назад на улице Шевченко обрушилось два подъезда. Пять дней разбирали. Но ты ему этого не говори. Скажи, пусть потерпит маленько. Трохи пусть потерпит…

— Потерпи, милый… — передал я. — Тебе скоро помогут…

В ответ тихий плач. Я в недоумении переводил взгляд с тусовавшейся тут же Олеси на слухача и обратно.

— Шо вылупился? — взъярился слухач. — Або ты не поп? Або не знаешь, как говорить?

— Прочтите молитву, — проговорила Олеся.

— Я? Молитву?

— Та що ж це за попи такі пішли? Молитви не знає! [62]

Олеся приблизилась ко мне, зачем-то взяла за руку. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отнять руку. Она это заметила, улыбнулась:

— Екій ти дикий…[63]

Олеся достала смартфон. На мгновение меня посетила паническая мысль: сейчас она включит трек Мэйби Бэйби и парень под завалом насладится чем-то вроде «Я девочка с косичками, с блёстками на личике. Мысли неприличные связаны с тобой»[64].

— Вот, тут у меня есть… — бормотала Олеся, водя пальчиком по дисплею смартфона. — Что лучше подходит, «Богородица, радуйся» или «Дево Владычице, Матерь Человеколюбивого Бога»?

Она уставилась на меня с надеждой получить какой-то ответ, а малец под завалами тем временем начал подвывать. Если б я не знал наверняка, то вряд ли поверил бы, что такие звуки может издавать человек. Падшая душа в аду, может быть, и издаёт подобные звуки, но живой человек — нет.

— Он уже умер, — пробормотал я. — Он в аду.

— Трепло в подряснике! — фыркнул слухач и вырвал из рук Олеси смартфон. — Надо, чтобы он перестал плакать и паниковать. Тогда мы его вытащим живым. Ну-ка, что тут у тебя? Давай, отец. Повторяй за мной… Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла… не убоюсь зла…

— …не убоюсь зла… — эхом повторили мы с Олесей.

— …потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена…

Мы с Олесей нестройным хором повторяли вслед за слухачом текст 22-го псалма до тех пор, пока из-под завалов не попросили пить. С этого момента началась эпопея по поению страдальца. Эпопея успешно завершилась аккурат к приезду второй лебёдки.

— Ну теперь дело пойдёт! — уверил нас слухач. — А ну, геть! У нас тут важные дела!

По его команде Олеся, я и двое одесских волонтёров засунули свои уставшие и основательно пропылённые тела в «газель». Я кое-как устроился на неудобном сиденье, надеясь проделать остаток пути в относительной тишине, ведь за чтением молитв смартфон Олеси основательно подсел, а пауэрбанк отдавать ей я не собирался. Однако я понял, что недооценил предусмотрительность девчонки, когда она достала из рюкзака другой пауэрбанк. Чёрт! Как хочется просто уснуть! Но как быть? Не возносить же молитву о даровании сна? Волонтёры засмеялись, заметив, как я ударил себя ладонью по лбу. Конечно! Им-то невдомёк, что я буквально недавно пообещал Господу не чертыхаться, и вот опять не сдержал обещания.

Тем не менее мне удалось уснуть, но и сон не принёс облегчения. Сначала мне приснился покрытый слоем пыли, весь в пятнах запёкшейся крови подросток.

— Какой же ты батюшка,