Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

— Спокойной ночи, Василий Яковлевич.

Собор спал и никак не ответил на доброе пожелание. В полнейшей тишине Павел Иванович сел за письменный стол и стал писать:

«Дорогая Мария Павловна! Дорогие Наточка и Гелечка! Сердечно приветствую вас. Надеюсь, что все у вас там в Новосибирске хорошо и спокойно. Никакие самолеты врага до вас не долетают. Впрочем, как и до Москвы, с 3 января и по сей день в небесах стоит тишина.

Сегодня утром я покинул санаторий в Архангельском, где я провел дивные дни, если бы отсутствие моих самых любимых на свете не портило жизнь. Вернулся в Москву полностью здоровым и крепким, каковым вы всегда меня знали. Сразу же приступил к работе. И что же ожидало меня в сей знаменательный день? Вы не поверите!

Сначала меня вызвал к себе на прием Андрей Васильевич и объявил о моем новом назначении. Отныне я законно действующий главный интендант всей Красной армии. В должность вступил сегодняшним днем, 5 марта. Впрочем, прошу прощения, уже вчерашним, потому что миновала полночь и эти строки я пишу уже 6 марта, в начале первого часа ночи по московскому времени. А у вас в Новосибирске и вовсе начало пятого.

Далее события развивались как в сказке. Мне в торжественной обстановке вручили (приготовьтесь!) орден Красного Знамени. Как сказано в документе, “за особо значительные заслуги в поддержании высокой боевой готовности войск”. Верховный главнокомандующий лично хотел бы вручить мне его, но он, к сожалению, отсутствовал по неотложным делам...»

Тут Павел Иванович перечитал написанное. В общем, он немного приукрасил, но ни словом не солгал. Да, обстановочка была самая обычная, но то, что звенело в его груди фанфарами во время вручения награды, вполне соответствовало определению «торжественно». И про товарища Сталина. Если бы он написал «хотел вручить», было бы ложью. Но «хотел бы» вполне близко к истине. Иосиф Виссарионович хорошо знал Драчёва и вполне мог хотеть лично наградить выдающегося интенданта. При случае. Просто сей случай обошел церемонию награждения стороной.

Дальше благоверный супруг стал подробно описывать другие подарки судьбы: квартиру на Тверской-Ямской, появление Василия Артамоновича и всякие иные подробности, никак не отмеченные грифом «Секретно». Тут его стало клонить в сон, да и письмо, в сущности, уже подошло к концу: «И вот я сижу, в кабинете царит блаженная тишина...»

Но дальше он почему-то стал писать о том, что товарищ Сталин лично звонил, поздравлял, обещал в ближайшее время пригласить к себе на дачу, чтобы отправиться на ловлю немецко-фашистских сирен, которые в данное время получили по мордам и притихли, но, по негласным сведениям разведки, намереваются снова напасть на Москву, чтобы бомбить столицу любимой Родины... В этот миг из лесу и впрямь выскочила сирена, и это оказалась вовсе не дамочка с нижней частью от курицы или индейки, а черная, мерцающая в темноте пиявка, огромная, как тюлень, она набросилась на главного интенданта и громко завопила своим душераздирающим голосом, от которого все внутренности выворачиваются наизнанку...

Павел Иванович проснулся, и оказалось, что он уснул за своим рабочим столом над строчкой письма «И вот я сижу, в кабинете царит блаженная тишина...». Но теперь тишина отреклась от царствования, а за окном выла сирена воздушной тревоги. Он собрался в нескольких строках закончить письмо, но едва обмакнул стальное перо в чернильницу и поднес его к бумаге, как тяжелейший удар едва не высадил стекла, рука подпрыгнула, и на слове «тишина» взорвалась клякса. Он вскочил, подбежал к венецианскому окну и сквозь косые кресты увидел, как по Спасской башне барабанят куски вырванной земли и грязного снега. По небу взволнованно бегали лучи прожекторов. В следующий миг в глубине Кремля раздались еще два взрыва, но уже не такие тяжеленные.

Хорошо, что Палосич вчера не приезжал, мелькнула мысль. Почему-то о своей безопасности не думалось, хотя человек благоразумный должен был бы поторопиться в бомбоубежище, обустроенное глубоко в подвале здания. Сирена продолжала нудно завывать, в ее нытье вплелись звуки пожарных машин, но следом за тремя взрывами не последовали другие, хотя прошло уже пять, десять, пятнадцать минут. Наверное, отогнали проклятое люфтваффе.

Постояв еще минут пять, Драчёв глянул на часы, они показывали половину второго, он сел за стол и задумался, как закончить письмо. Писать о случившемся? А надо так и закончить: «И вот я сижу, в кабинете царит блаженная тишина...» Весьма поэтично. К тому же сирена перестала надрывать душу, и тишина снова воцарилась. С чистой совестью он дописал: «С тем остаюсь ваш навеки любящий муж и отец — главный интендант РККА генерал-майор Павел Драчёв».

На следующий день удалось узнать, что по Кремлю ударили три бомбы, одна полуторатонная между Спасской и Набатной башнями, две пятисоткилограммовые: одна — около Архангельского собора, другая — напротив здания Управления коменданта Московского Кремля. Фасады зданий отделались легкими пробоинами, а люди — столь же легкими ранениями.

Однако через несколько дней просочилась другая информация, отнюдь не такая успокоительная. Полуторатонная бомба все же убила восьмерых бойцов полка специального назначения, укрывшихся в какой-то щели, а еще четверо потом скончались от тяжелых ран. Всего же раненых и контуженых оказалось более тридцати человек.

Вот вам и блаженная тишина!..

Глава двадцать третья

Интендант и повар

С фронтов перестали приходить победные реляции. Начиная с 11 марта Палосич каждый день привозил с Ближней дачи хозяина, а увозил после полуночи, и только тогда можно было отправиться домой, немного погутарить с Арбузовым и лечь спать на пять-шесть часов. Словечко «погутарить» вместо «побеседовать» закрепилось еще со времен чтения «Тихого Дона». Драчёв пытался его вытравить как специфически диалектное, но уходило оно с неохотой.

За пару недель Павел Иванович раздобыл для своего товарища хороший немецкий протез Пфистера, которые закупались еще в 1940 году для инвалидов Финской войны, с пружинами из каучука цилиндрической формы.

— В инструкции говорится, что с помощью данного механизма походка становится эластичной, бесшумной и менее утомительной, чем при использовании других аппаратов, — хвастался главный интендант. — Принимай в разработку. Со своими обязанностями шеф-повара ты мгновенно освоился, поручаю столь же быстро освоить данный агрегат.

Василий Артамонович и впрямь оказался прирожденным шеф-поваром, в столовой ГИУ блюда, по-прежнему немудреные и скудные, обрели некий шарм, в них добавлялись невесть как добываемые приправы, простая свекла