Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

уроки музыки возобновились. Но теперь, после того как я видел ее мужа и детей, меня, кроме ревности, жег на углях сильнейший стыд. Они все трое были очень симпатичные. Хорошие. А мы с их женой и матерью — подлецы.

— Страсть она и есть страсть, — желая хоть как-то оправдать собеседника, произнес главный интендант Красной армии.

— А страсть и любовь разные понятия, как думаешь? — спросил повар. — Вот у вас с женой любовь. А у меня с Зиной скорее страсть, чем любовь. Правильно?

— Возможно. Тебе надо было настоять и жениться на Зинаиде. И превратить страсть в любовь.

— Я предлагал. Даже предлагал дочку взять к нам, а сына оставить отцу. Хотя, если честно, стать укротителем чужого ребенка не очень хотелось. Но она ни в какую. Ее все устраивало. Жить в хорошем доме для высокопоставленных военных, при хорошей зарплате мужа, не травмируя детей, ездить в санатории на Черное море... Ну и все такое. Или все это разрушить, жить с каким-то сосисочником, пусть даже интересным, в коммунальной комнатенке. А когда такая жизнь станет отвратительной, неизвестно, захочет ли муж взять ее обратно.

— Да уж, положение!

— Хуже некуда. Когда Зина исчезала, я жил в аду, клялся себе бросить ее, но тосковал по ней. Когда она являлась на наши занятия музыкой, наступал рай. Но рай грешный. Рай посреди ада. Рай, в который изо всех щелей сквозил ад.

— У тебя такая образность мышления! Тебе бы писателем.

— Пробовал. Плохо. Язык хорошо подвешен, а писательского дара ноль. Писательство бы спасало...

— Но ты ведь не только тосковал с утра до вечера? А любимая работа?

— Это конечно. Работа — мое бомбоубежище. А в тридцать восьмом жизнь моя неожиданно изменилась к лучшему. Весной тридцать восьмого меня пригласили шеф-поваром не куда-нибудь, а в бывший «Люкс», который после революции стал «Метрополь». На той же Садовой, что и Юсуповский сад, но в двадцати минутах ходьбы, рядом с Невским проспектом, в районе Гостиного двора.

— Даже не представляю, где это, — усмехнулся Драчёв.

— Ну конечно, не ленинградец же, — с пониманием отнесся Арбузов. — А главное, дали отдельную однокомнатную квартиру в районе Николаевского вокзала, при советской власти — Октябрьского. И тут я не мог не воспользоваться ситуацией. Ничего не сказал Зине. Она — в Юсуповский сад, а там в моей сосисочной уже другой работает. Она — в квартиру Римского-Корсакова, а там в моей комнатенке уже другой жилец.

— Так все и кончилось между вами?

— На тот момент да.

— То есть? А потом...

— Потом — другая история. Ты, Павел Иванович, уже носом клюешь. Так что в следующий раз дорасскажу свою плутовскую жизнь.

— Это правда. Клюю. Хотя и очень интересно тебя слушать. У нас, надеюсь, еще много вечеров будет.

Но только они разбрелись по своим комнатам, как за окнами заорала сирена воздушной тревоги, застучали зенитки. До чего ж не хотелось вставать, бежать в бомбоубежище, сидеть там невесть сколько!

— Давай полчасика хотя бы подождем, — предложил Арбузов, пока еще не освоивший ходьбу на протезе, пусть даже искусно сработанном.

Подождали полчасика, потом еще полчасика. Сирена не стихала.

— Придется вставать, — пробормотал Драчёв, но сам тотчас провалился в сон.

Арбузов слушал вой, намереваясь разбудить главного интенданта РККА. Но воздушная тревога, начавшись в половине одиннадцатого, в полночь затихла. Он посидел еще немного в комнате генерала, со вздохами вспоминая любовную историю своей жизни, да и отправился спать в отведенную ему детскую.

Глава двадцать четвертая

Отечественная война

На другой день, придя на работу, Павел Иванович узнал о новой ночной бомбардировке Кремля. Фугасная бомба упала в Тайницкий сад напротив Безымянной башни и точно угодила в грузовик со снарядами и винтовочными патронами, взрывной волной выбило стекла в здании Кремлевской комендатуры. К счастью, никто не пострадал, но появилось тоскливое ощущение, что прошлогодняя осень возвращается и снова будет отступление, потеря подмосковных городов, паника, снова станут каждый день бомбить.

На Юго-Западном фронте до конца марта шла наступательная операция, так и не достигнувшая поставленной цели — овладения Мариуполем ради выхода к Азовскому морю. Немец, который под Москвой показался дрогнувшим, теперь согнал с себя спесь, на всех фронтах сосредоточился, и становилось понятно, что летом снова пойдет в наступление.

И в этой обстановке тягучего ожидания главный интендант Красной армии получил от своего прямого начальника совершенно неожиданное задание.

Вызвав его к себе на Гоголевский бульвар, Хрулёв первым делом пригляделся к своему любимому подчиненному:

— Молодец, Повелеваныч, выглядите на ять, не то что в декабре и январе. Мне бы тоже не помешало в Архангельское.

— Рекомендую, Андрей Васильевич, хотя бы на несколько денечков.

— Подумаю. Тут вот какое дело. Вчера ко мне лично сюда заезжал Верховный. Я доложил о том, как у нас дела с тылом. Отметил, что обеспечение войск после провалов сорок первого года поставлено на должную высоту. Благодаря тому, что у нас есть такой главный интендант.

— В частности.

— Не перебивайте, пожалуйста. Говорили в целом об обстановке на фронтах. Иосиф Виссарионович считает, что фронты стабилизировались и, несмотря на то что успех в битве за Москву развить пока не удалось как хотелось бы, впереди нас ждут новые успехи и беспокоиться не о чем.

— Радостно слышать.

— Вот. У товарища Сталина родилась идея создания новой боевой награды. «За воинскую доблесть». Но не медаль, как «За отвагу» и «За боевые заслуги», а орден. Чтобы при взгляде на него сразу было видно человека, проявившего героизм именно на нынешней войне.

— Это очень мудрое решение.

— Несомненно. Орден двух степеней. Первая степень подвесная, вторая — винтовая. Вот, собственно, и все. Желательно завтра получить эскизы.

— Слушаюсь! Разрешите идти?

Вернувшись в дом на Красной площади, Драчёв сразу же вызвал к себе Кузнецова и Дмитриева.

Александр Иванович Кузнецов родился в Петербурге, в семье известнейшего портного-закройщика, окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества, работал зарисовщиком моделей, в Гражданскую воевал на Польском фронте, потом снова стал художником-моделистом. Павел Иванович привлек его к себе на работу, и с недавних пор Кузнецов исполнял в техническом комитете Главного интендантского управления должность старшего художника. Приятная для Драчёва фамилия, памятуя о том, что Павел Иванович стал Повелеванычем не где-нибудь, а в конторе «Губкин–Кузнецов и Ко».

Сергей Иванович Дмитриев уже давно работал