Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб - Александр Николаевич Борисов

При вступлении в должность заведующего Заграничной агентурой в Париже Гартинг, «спихнувший» с этого места Ратаева, докладывал 1(14) сентября 1905 года директору Департамента полиции (рапорт № 1), что получил из ратаевского шпионского наследства, кроме канцелярии в Париже и архива в Берлине, одного лишь секретного сотрудника, некоего Светлицкого (псевдоним), в Париже и адрес одного внутреннего агента в Лондоне. Гартинг жаловался, что Ратаев слишком много тратил на наружную агентуру, так что из 11 200 франков месячного бюджета Заграничной агентуры оставалось не более 2500 франков на внутреннюю агентуру, разъезды агентов и непредвиденные расходы. «При таких условиях и с такими средствами ставить серьезную внутреннюю агентуру является совершенно невозможным».

В дальнейшем, впрочем, уже после второй отставки Рачковского, старые враги, судя по всему, помирились, во всяком случае, из воспоминаний Витте, относящихся к его заграничной поездке летом 1906 года, видно, что Рачковский запросто бывал на квартире у Ратаева и получал от него конфиденциальную информацию.

Осенью 1905 года в Париже своего отставного шефа Ратаева навестил Азеф, чтобы рассказать ему, что разоблачен и уже не может дальше работать на полицию. В дальнейшем Ратаеву пришлось пережить немало горьких минут в связи с разоблачением своего «воспитанника». Чтобы собрать факты о провокаторстве Азефа, В. Л. Бурцев пытался выудить информацию у Ратаева, подослав к нему бывшего агента охранки и хорошо знавшего его М. Е. Бакая.

«Ратаев принял Бакая, — пишет Бурцев в своей книге «В погоне за провокаторами “. — В разговоре с ним Бакай, смеясь, как бы между прочим, как это и было у нас условлено, сказал Ратаеву:

— А какой удар готовит Бурцев! Он хочет разоблачить вашего главного эсеровского агента Азефа!

— Какого Азефа? — несколько смущенно спросил Ратаев. — Никакого Азефа я не знаю!

Потом по какому-то поводу Бакай упомянул о тяжелом положении жены Азефа ввиду обвинения ее мужа.

— Так неужели Бурцев и жену Азефа обвиняет в провокации? — спросил Бакая Ратаев.

Бакай сказал Ратаеву, что я обвиняю только Азефа, а не его жену. Ратаев еще раз смущенно повторил:

— Нет, никакого Азефа я не знаю».

Как отмечает В. С. Брачев в своей книге «Мастера политического сыска дореволюционной России», Бурцев трактует этот диалог как желание выгородить Азефа. Мысль о том, что Ратаев верен своему долгу, Бурцеву просто не могла прийти в голову. Но, очевидно, это было так. Однако уже в конце 1908 года и до бывшего руководителя провокаторами стали доходить слухи о предательстве Азефа. А в январе 1909 года Ратаев смог уже сам прочитать «Извещение» ЦК партии социалистов-революционеров, где Азефу приписывалось участие едва ли не во всех политических злодействах начиная с 1902 года. Ратаев был поражен и никак не хотел в это поверить. «Я был убежден, — писал он, — что ЦК, поставленный в смешное положение разоблачением одного из старейших и наиболее уважаемых членов партии, который якобы состоял слугой правительства, возвел на него эту клевету, дабы самому как-нибудь выпутаться и запачкать русскую политическую полицию обвинением в провокации и участии в политических убийствах». Во время суда над бывшим директором Департамента полиции Лопухиным, обвиненным в разоблачении Азефа, в апреле 1909 года Ратаев прислал из Парижа свои обширные показания. Он утверждал, что не знал подлинной роли своего «воспитанника».

«Я, Леонид Александрович Ратаев, — заявил он, — 50 лет, православный, потомственный дворянин, действительный статский советник. Проживаю в Париже; под судом не был; с участвующими в деле лицами в особых отношениях не состою. Я состоял на службе в Департаменте полиции с 1882 года и вышел в отставку в августе 1905 года. В 1892 году мне, состоявшему старшим помощником делопроизводителя названного Департамента, было поручено выделить из общего состава Третьего делопроизводства всю переписку, касающуюся собственно розыскной части. При выполнении сего поручения мне пришлось ознакомиться с письменными сообщениями ростовского-на-дону мещанина Евно Фишелевича Азефа, в то время студента Политехнического училища в Карлсруэ».

Общий вывод показаний Ратаева сводился к тому, что за все время его службы, то есть по август 1905 года, Евно Азеф «к Боевой организации не принадлежал и террористическими актами руководить не мог». Более того, он, по мнению Ратаева, «был в высшей степени ценным и полезным для правительства агентом, и делаемые им разоблачения о замыслах членов партии социалистов-революционеров представляли подчас непреодолимые препятствия для осуществления преступных предприятий этого сообщества».

Спорность этого утверждения очевидна, отмечает В. С. Брачев. Вскоре Ратаеву пришлось основательно подкорректировать свои показания. Уже в сентябре 1910 года он «почти пришел к убеждению, что Азеф действительно служил на два фронта». В целом же Ратаев склонен был делить службу Азефа по ведомству Департамента полиции на три части, или периода: «1) безусловно верный — с 1892-го по лето 1902 г.; 2) сомнительный — с 1902-ro по осень 1903 г. и 3) преступный — с этого времени и до конца службы».

Характерно, что себя Ратаев считал «не менее ответственным за случившееся», чем другие, ибо «в то время, — писап он, — я ближе других стоял к Азефу. Единственным смягчающим обстоятельством служит то, что я находился за границей; преступная же деятельность его развертывалась в России, вне моего поля зрения. С момента моего вступления в должность и по день убийства Плеве Азеф пробыл при мне за границей всего шесть месяцев».

После разоблачения Азеф пишет письмо своему последнему руководителю — бывшему начальнику Петербургского охранного отделения А В. Герасимову — с просьбой сообщить ему адрес Ратаева: «Где он живет и под каким именем? Он мне мог бы помочь за границей, если бы нужно было обратиться к прессе или куда-нибудь».

В. С. Брачев отмечает, что, будучи уже в отставке, Ратаев из Парижа постоянно интересовался тем, что происходит у него на родине. Любопытна в этой связи его реакция на материалы съезда народных учителей, состоявшегося в 1910 году: «Острая озлобленная нетерпимость ко всему, что связано с государством и церковью, все эти требования о демократизации школы с уничтожением всякой сословности, об устранении из школы всякого церковного влияния и замене религии какой-то кооперацией — все это доказывает, что в среду русских сельских учителей глубоко запали космополитические, международные, антинациональные и антирелигиозные идеи».

Не терял Леонид Александрович и своих связей с Департаментом полиции, выполняя время от времени его отдельные поручения. Бурцев, в частности, обоснованно считал, что именно Л. А. Ратаев по просьбе из Петербурга организовал блестящую защиту полковника М. Ф. фон Коттена на процессе М. Рипса летом 1910 года. Несмотря на то что подсудимым был Рипс — бывший агент охранки, неудачно