Бог хочет видеть нас другими - Татьяна Олеговна Беспалова

«Обычный солдат выживает на передовой 15 дней, а я выжил 5 месяцев». И этот такой же, выжил, потому что умён и умеет убивать. Он очень опасен. Ах, как хорошо было бы иметь такого друга!

— Ну уж меня-то ты не режь. Не хорошо как-то. Для Бога оскорбительно. В рясе, с крестом на шее и ножом в рукаве, — внезапно проговорил он. — Спрячь нож! А ну! Геть!

Он действительно направил на меня автомат. Пришлось бросить нож.

— То-то! Слышишь шум? Это катер причаливает. «Нахичевань». На «Нахичевани» коллаборанты. На берегу ждуны, желающие свалить в Россию. Я мог бы всех их положить, но я принял другое решение. Пусть валят. Пусть Бог ими распорядится…

Я делаю шаг вперёд. Он опускает смартфон в карман разгрузки и кладёт указательный палец на курок.

— Знаешь, что у меня в смартфоне? — спрашивает он, не опуская автомата.

Я выдыхаю. Ему хочется поговорить. Сейчас я для него заместитель Тима, которого он почему-то полюбил. Но как быть, если я, как выяснилось, тоже люблю Тима и мне надо поскорее к нему, чтобы быть рядом, чтобы поделиться навыками, чтобы уберечь.

— Интимная переписка?.. — стараясь казаться участливым, спрашиваю я.

— Не только. Здесь фотографии. Старые. Я сам с Херсона. Вчера заходил домой. Одну переснял для себя. Здесь она в восьмом классе, в клетчатом пальто и шапке с помпоном. Такая раньше была одежда. Давно…

Он шумно сглатывает. Как же от него отвязаться? Голос катера всё ближе. Мне надо на левый берег! Срочно!!!

— Клетчатое пальто? — повторяю я рассеянно.

Вспоминается австрийский городишко, женщина по имени Снежана, заставка на её смартфоне: старая фотография, снятая ещё на плёночную камеру. На ней три девочки. Одна из них — моя жена, и в ранней юности такая же гламурная, как сейчас. Другая её подруга очень умненькая и очень неудачливая. С ней я познакомился. А третья с белыми бантами и в клетчатом демисезонном пальто вполне узнаваема. Это Снежана. Нет, моя мать не права. Марго не была эскортницей, раз имела таких подруг.

— Та да. Теперь она снится мне такой. Девочкой в клетчатом пальто, — проговорил Бармалей.

Лицо его скривилось. Он перестал быть похожим на Бармалея и выглядел теперь скорее нелепо в своём шлеме, разгрузке и наколенниках.

— Я усну и вновь тебя увижу девочкою в клетчатом пальто. Не стесняясь, подойду поближе поблагодарить тебя за то, что когда на целом белом свете та зима была белым-бела, той зимой, когда мы были дети, ты не умирала, а жила, и потом, когда тебя не стало, — не всегда, но в самом ярком сне — ты не стала облаком, а стала сниться мне, ты стала сниться мне[67].

— Откуда знаешь, что она умерла? — убитым голосом спросил он.

— Я? Я не знаю… Это просто Борис Рыжий… Его стихи…

— Вот и Тим тоже читает стихи.

— Да, Тим любит Гумилёва и Рыжего, как это ни странно… — брякнул я, и он не удивился моим словам.

Мы словно были изначально на одной волне, просто расстались надолго, но и в разлуке поддерживали связь. Обычно так бывает у женщин… Чёрт! Ерунда! У мужиков тоже так бывает. Вот так бежишь по зарослям полыни, по берегу Днепра, где ни разу в жизни не был и внезапно встречаешь в лице смертельного врага родственную душу. Нет, такое может случиться только с женщиной, но не с мужиком, не с солдатом. Солдат точно знает где друг и где враг. Это женщины всегда путаются.

Нас прервал внезапный, опасный звук, заставивший нас обоих присесть.

— Выход!!! — шёпотом прокричал он. На войне случается и такое: люди кричат шёпотом. — Швидше! Топай-топай! — вояка дёрнул меня за полу опостылевшей рясы.

И я кинулся к реке, туда, где водяную гладь уже порвал разрыв первой мины. Он двинулся следом за мной, после того, как подобрал с земли мой нож.

— Восемьдесят два миллиметра! Кучно кладут! Надеюсь, «Нахичевань» уже прижался к берегу! Бежим! Швидше! — прокричал он, обгоняя меня.

Мы окунулись в плотный туман. Бурьян по обе стороны тропы оглушительно пах осенним тленом. Я слышал только топот наших ног, шумное дыхание и бряцание железа на теле вояки. С каждым шагом мы приближались к реке. Я слышал не только плеск прибрежной волны, но и приглушённые голоса, и рокот двигателя. Сейчас до зубов вооружённый человек выскочит на пристань, где полным-полно народу. Но что делают там эти люди? Вояка замедлил бег и принял автомат наизготовку, а я был совершенно бессилен. Как же так? Подготовленный, привычный к разного рода неожиданностям человек — я! — оказался пленён его странным обаянием. Действительно, едва оказавшись на войне, я сразу попал в плен!

Один за другим мы выскочили на пристань, где небольшая толпа гражданских осаждала сходни небольшого пассажирского судна. Увидев полные ужаса глаза людей, вояка опустил автомат. Толпу на пристани он рассёк, как нож масло. Я следовал в его фарватере, выискивая глазами что-нибудь металлическое или деревянное, любой твёрдый предмет, который возможно использовать как оружие. Вояка двигался стремительно, но левой рукой он успел прихватить в охапку какую-то старуху, которую втащил на судно и опустил на одну из скамей на нижней палубе.

— Возьмите священника… — проговорил вояка, обращаясь к румяному и широкоплечему речнику. — Ему надо на левый берег. До зарезу.

Речник молча кивнул и отвёл глаза, стараясь не смотреть на жёлто-голубой шеврон на правом рукаве вояки. Мне показалось, что он тоже безоружен. Как же так? Мужчины на войне, в зоне военных действий, и без оружия!

— Тебе повезло. Это последний катер, — заметил вояка, оборачиваясь ко мне. — Не знаю уж каким макаром эти храбрецы оказались здесь… Зачем вернулись, а? Пожалели коллаборантов?

— Мы думали сделать последний рейс вчера, — ответил речник. — Но люди так смотрели на нас… вот мы и вернулись… Не убивайте нас, — добавил он после небольшой паузы.

В его новой для меня интонации не было заискивающей униженности. Пожалуй, так просят у прохожего огоньку.

Вояка ткнул дулом автомата в бок речника. Тот охнул и побледнел.

— Отплывай. Следом за мной идут побратимы. Они не такие страшные, как я. Они ещё страшнее.

Он хрипло рассмеялся. И этот его смех показался мне страшнее самой грязной брани. Речник стоял не двигаясь, ни жив ни мёртв, опустив глаза. Вокруг нас внезапно возникла и разрослась странная, могильная тишина. Многие смотрели на нас, не скрывая ужаса. При этом далеко не все присутствующие являлись стариками. Были на катере и мужчины, и молодые сильные женщины. Они могли бы навалиться и обезоружить вояку, но никто из