Империя истребления: История массовых убийств, совершенных нацистами - Алекс Кей

горячая вера в необходимость радикальных мер беспрецедентного характера, которые помогли бы этого достичь и избежать повторения 1918 г. – постоянной и неизменной точки отсчета для нацистских преступников. Эта цель оправдывала любые средства. Когда в 1939 г. разразилась следующая, неминуемая европейская (а затем и мировая) война, высвободилась вся мощь питаемого ревизионизмом насилия нацистов. Это насилие вдохновлялось навязчивой идеей крестового похода за расовое и социальное очищение и укрепление немецкой нации – и в конечном итоге создание панъевропейской нацистской империи; геноцид и массовые убийства стали полноправной формой ведения войны{453}. Существуют черты и закономерности, общие для всех геноцидов современности, но у нацистских массовых убийств были и специфические мотивы. Единая причина или единая всеобъясняющая модель действий преступников отсутствует. Ответ, который мы ищем, может быть найден только во взаимодействии нескольких факторов, сходящихся в конкретных исторических обстоятельствах. Поведение исполнителей Холокоста, например, нельзя объяснить только с точки зрения их идеологии и в то же время нельзя понять без нее, поскольку антисемитизм всегда обеспечивал общее оправдание для их поступков. Однако более половины жертв нацистской политики целенаправленных массовых убийств не были евреями. Антисемитизм как мотивирующий фактор не может объяснить, почему немецкие (и австрийские) преступники уничтожали белорусских крестьян, морили голодом немецких психбольных или травили газом австрийских рома. Антисемитизм был лишь одним, пусть даже центральным, компонентом нацистской идеологии: ключевыми ее элементами были также радикальный этнический национализм и биологический расизм, и, не учитывая это, невозможно объяснить нацистские зверства против неевреев. Такого рода идеологических убеждений глубоко придерживались не несколько фанатиков, но сотни тысяч людей одновременно. Эти люди имелись не только в элитных нацистских организациях вроде СС, но и (в значительном количестве) в вермахте, который – при общей численности в 18 млн человек в период 1935–1945 гг. – представлял собой срез мужского населения Германии того времени. Таким образом, многие преступники явились не с какого-то маргинального края, обочины, но из самой сердцевины немецкого общества. Преобладание радикальных идеологических убеждений в рассматриваемые годы указывает на общий и в данном смысле определяющий исторический контекст. Преступники были не столько «обычными людьми», сколько обычными немцами в необычное время немецкой истории. Утверждение, что существовала свойственная именно Германии предрасположенность к массовому насилию, не означает, что немцы были предрасположены к убийствам биологически, по своей принадлежности к немецкому народу, но скорее подразумевает, что эти конкретные поколения немцев, в силу определенного стечения обстоятельств и событий предшествующих десятилетий, оказались особенно радикализированными и более склонными к экстремальным решениям того, что они полагали своими проблемами{454}.

Есть еще одна причина, по которой контекст является ключевым объяснительным фактором. Нацистское государство предоставило в распоряжение своих сторонников средства насилия, обычно недоступные большинству; затем оно санкционировало применение крайнего насилия против нескольких групп, которые подверглись безжалостной дегуманизации и были объявлены законной добычей: пациентов психиатрических клиник, евреев, славян, рома и других. В условиях войны эти группы лишились какой-либо правовой защищенности и могли быть безнаказанно убиты. Многие из убийц были членами государственных организаций вроде вермахта, полиции и военизированных формирований (например, СС), но убийства, совершенные, к примеру, персоналом больниц в период децентрализованной «эвтаназии», показывают, что формальная принадлежность к государственной организации отнюдь не была необходимой для участия в массовых убийствах. Решающим же был тот факт, что нацистский режим создал рамочную структуру, которая позволила его адептам совершать под прикрытием войны действия, которые в других обстоятельствах были бы просто немыслимы. Только так можно объяснить, каким образом сотни тысяч убийц смогли после войны вернуться к нормальной гражданской жизни и реинтегрироваться в немецкое общество в качестве школьных учителей (Артур Вильке), банковских служащих (Альфред Фильберт), врачей (Вернер Катель), мэров (Хайнц Райнефарт) или продавцов (Курт Айман). На протяжении нацистского периода в целом и войны в частности поведение, которое раньше считалось недопустимым и незаконным, теперь казалось правильным и оправданным; оно не только дозволялось, но и было желанным, а следовательно, «законным» (или, по крайней мере, узаконенным). Когда закончилась война, а вместе с ней и нацистская эпоха, такое поведение снова стало считаться неправильным и незаконным. Единство и трехчастная взаимосвязь между общей национальной травмой 1918 г., идеологической радикализацией и санкцией сверху имеют решающее значение для понимания действий нацистских преступников{455}.

Признание того, что обыкновенные люди, действуя в определенных обстоятельствах, могут творить необыкновенное зло, не исключает возможности того, что определенные типы людей могут быть более склонны к деструктивному конформизму, чем другие. Должна иметься причина, по которой одни люди в конкретной ситуации действуют определенным образом, а другие – нет; точно так же обстоятельства сами по себе не могут объяснить, почему одни совершают преступления с большим энтузиазмом, чем другие, или почему некоторые не ограничиваются выполнением приказов, но проявляют инициативу. Поэтому важно дополнить вопрос о том, почему люди участвуют в массовых убийствах, вопросом о том, в какой степени и с каким энтузиазмом они в них участвуют. В этой книге приводилось множество тревожных примеров энтузиазма и личной инициативы. Однако индивидуальная предрасположенность едва ли помогает объяснить, почему (хотя и не «с каким энтузиазмом») нацистские преступники совершали злодеяния; причина этого проста: в целом они не реагировали как-либо еще на различные ситуации. В подавляющем большинстве они реагировали одинаково, то есть убивали невинных мужчин, женщин и детей. Лишь немногие (потенциальные) преступники пользовались имевшимися у них возможностями и избегали участия в злодеяниях. Немногие просили перевести их подальше от места убийств, просили о передислокации до или после начала массовых казней или отказывались участвовать в расстрелах беззащитных евреев, и тот факт, что не известно ни об одном случае, когда кто-либо из них понес сколько-нибудь серьезное наказание за свой отказ (например, смерть, тюремное заключение или перевод в штрафной батальон), должен заставить нас задуматься{456}.

Тем не менее число тех, кто отказывался участвовать в убийствах, оставалось ничтожно малым. Почему? Во-первых, по причинам, рассмотренным выше, между нацистским руководством и исполнителями на передовой существовало полное согласие в отношении идеологии и целей войны; это касается не только СС и полиции, но и вермахта. Об этом свидетельствуют результаты опросов общественного мнения, проведенных в 1944 г. среди пленных солдат вермахта в Форт-Ханте (штат Вирджиния, США). Почти 64 % опрошенных американцами положительно оценили личность Адольфа Гитлера. Среди солдат, родившихся в 1923 г. или позже, то есть тех, кому на момент прихода к власти нацистов было десять лет или меньше, уровень одобрения Гитлера составил более 74 %. Таким образом, трое из четверых представителей самой младшей возрастной группы продолжали поддерживать Гитлера даже на позднем этапе войны. Эти выводы хорошо коррелируют с результатами проведенного после войны опроса 1400 австрийцев, отслуживших в вермахте. На просьбу назвать четыре наиболее важные цели вермахта 78,4 % опрошенных указали «расширение жизненного пространства», 62,1 % – «борьбу с большевизмом», 41,6 % – «борьбу с мировым еврейством» и 36,3 % – «расовое очищение». Эти процентные доли – не случайный выбор, а четыре основные цели вермахта в глазах опрошенных – показывают, что солдаты отнюдь не воспринимали армию как сугубо военный аппарат, свободный от идеологии. Напротив, вермахт был для его служащих инструментом национал-социалистического режима, который стремился к достижению не только военных, но и идеологических и политических целей, таких как «борьба с мировым еврейством» и «расовое очищение». На вопрос о личном мнении 26,4 % опрошенных бывших солдат заявили, что главными виновниками начала Второй мировой войны были «евреи». Учитывая, что в послевоенный период антисемитские настроения были чем-то вроде табу как в Австрии, так и в Германии, весьма вероятно, что этот процент был значительно выше во время самой войны, когда опрошенные еще служили в вермахте. Письма, отправленные немецкими солдатами с Восточного фронта домой, также свидетельствуют о повсеместной распространенности этих представлений и убеждений{457}.

Во-вторых, во многом интернализованные убеждения большинства солдат программировали их фундаментальную и глубокую лояльность (нацистскому) государству и, в свою очередь, своим товарищам; лояльность, которая выходила за рамки обычного группового конформизма и давления со стороны сверстников. В военное время во время службы на фронте и в