Женщины - Кристин Ханна

Пациентка была пугающе худой, пальцы скрючены, подбородок торчит, рот приоткрыт. Дыхание напоминало предсмертный хрип, время этой женщины было на исходе, но она упрямо цеплялась за жизнь. Фрэнки знала, что сегодня ее навещала целая толпа внуков и четверо взрослых дочерей — родным сообщили, что конец близок. Сейчас часы показывали одиннадцать двадцать, посетители давно ушли, но Мардж все держалась. На окне висели разноцветные карандашные рисунки. Запах цветов перебивал больничный антисептик.

Мардж ждала сына, который не пришел с остальными. Все это знали. Муж ворчал, а дочери закатывали глаза. Все считали, что Лестер «совсем уже потерял совесть».

Фрэнки нанесла немного бальзама на сухие, бесцветные губы Мардж.

— Все ждете Лестера, да? — спросила она.

В ответ лишь тяжелый, сдавленный хрип. Фрэнки нежно взяла руки Мардж и принялась смазывать их кремом.

Дверь открылась, на пороге стоял кудрявый парень с кустистыми бакенбардами. Усы закрывали почти весь рот, на подбородке пучками торчала борода. На нем была грязная футболка «Команда Роу» и мешковатые коричневые штаны из вельвета.

Внимание Фрэнки привлекла татуировка на внутренней стороне предплечья. Белоголовый орел и надпись «Рожден летать». Она знала, что это значит. Кричащие орлы — сто первая воздушно-десантная дивизия.

Семья называла Лестера наркошей и вором, говорили, что он делает свечи в какой-то хиппи-коммуне в Орегоне. Никто ни разу не упомянул, что он ветеран.

— Лестер? — спросила Фрэнки.

Он кивнул, стоя в дверях. Вид у парня был потерянный. Может, он под кайфом. А может, просто сломлен.

Фрэнки подошла, осторожно взяла его за руку и подвела к кровати.

— Она ждет вас.

— Привет, ма. — Он медленно потянулся к матери и взял ее за руку.

Мардж громко и, кажется, облегченно вздохнула.

Фрэнки обошла кровать с другой стороны, чтобы не стоять у него над душой.

Лестер наклонился:

— Прости, ма.

— Лест, — прошептала Мардж.

Сделав последний вздох, она отошла.

— Значит, все? — Он поднял на Фрэнки глаза, полные слез.

Фрэнки кивнула.

— Она ждала вас.

Он вытер глаза и прокашлялся.

— Нужно было прийти раньше. Не знаю, что со мной не так. Я просто… черт, это все Вьетнам…

Фрэнки подошла к нему:

— Понимаю. Я из Семьдесят первого. Центральное нагорье, — сказала она. — С шестьдесят восьмого по шестьдесят девятый.

Он посмотрел на нее:

— Значит, мы оба ходячие мертвецы.

Еще до того, как Фрэнки успела ответить, он повернулся и вышел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Его внезапное появление и столь же внезапный уход оставили Фрэнки в смятении.

Не снимая форму и медицинские тапочки, она вышла из больницы.

Мы оба ходячие мертвецы.

Он словно увидел ее насквозь, через маску, за которой она так старательно скрывалась.

Проезжая по мосту Коронадо с включенным радио, из которого доносилась «Часть сердца моего»[46] в исполнении Дженис, Фрэнки нащупала на пассажирском сиденье плетеную сумку и вытащила баночку со снотворным.

Сама она сегодня не заснет, а оставаться в сознании и вспоминать прошлое — хуже, чем сидеть на таблетках.

На светофоре она открыла крышку и проглотила таблетку, поморщившись от вкуса.

Фрэнки припарковалась около дома и вышла из машины, слегка покачиваясь. Телефон в бунгало разрывался от звонков. Она снова не взяла трубку.

Ей нужно поесть. Когда она ела в последний раз?

Вместо этого она налила себе выпить и проглотила еще одну таблетку, надеясь, что двух хватит, чтобы пережить эту ночь. Может, сразу выпить третью? Только в этот раз.

Весной «Тони Орландо и Dawn» выпустили песню «Желтой лентой старый дуб обвяжи»[47] и напомнили Америке, что хоть война и закончилась, однако солдаты продолжают возвращаться из вьетнамского плена. Буквально за одну ночь почти все деревья страны окрасились в желтый, особенно в местах, связанных с военными, как Сан-Диего и Коронадо. Трепетание желтых лент на ветру напоминало американцам о военнопленных. Телевизор заполонили истории героев, попавших в тюрьму, а не погибших на фронте. Фрэнки не знала, куда скрыться от этих новостей, куда скрыться от воспоминаний.

Фрэнки замкнулась в себе, она проживала день за днем, не думая о будущем. Она покупала таблетки, на которые теперь получила рецепт, работала на пределе человеческих возможностей и заходила к родителям, только когда они очень настаивали. Иногда она отвечала на умопомрачительно дорогие междугородние звонки Барб и Этель, заканчивая каждый разговор бодрым (и лживым) «все хорошо». Она писала подругам длинные, но пустые письма, совсем не похожие на те, что писала родителям из Вьетнама.

В мае родители Фрэнки на целый месяц отправлялись в морской круиз. Они звали ее с собой, но она отказалась и с облегчением выдохнула, как только посадила их на корабль.

Ей больше не нужно было притворяться. Она спокойно могла погрузиться в свое одиночество. Наконец-то могла упиваться горем без посторонних глаз.

Все попытки выкарабкаться из отчаяния не увенчались успехом. Порой тишина и одиночество становились так невыносимы, что без таблеток Фрэнки не могла даже шевелиться. К концу мая она дважды продлила рецепт — в то время для женщины это не составляло труда, а уж для медсестры тем более.

В июне на Сан-Диего обрушился неожиданный циклон — нескончаемый ливень, который, как утверждали синоптики, пришел с Гавайских островов. Посреди ночи Фрэнки разбудил телефонный звонок — ее вызывали на работу. После снотворного она никак не могла проснуться, но, проглотив желтую таблетку, сумела кое-как сосредоточиться. Она не стала принимать душ, просто оделась во вчерашнее и села в машину.

Дождь барабанил по поднятой крыше кабриолета и заливал лобовое стекло так, что дворники едва справлялись. На мосту она включила радио — диктор монотонно рассказывал о слушаниях по Уотергейтскому скандалу. О тайных совещаниях. О президенте. И бла-бла-бла.

Все, что она слышала, — это дождь. Стук и грохот по металлическому кузову. Тропический ливень.

Кровь течет по ботинкам, кто-то кричит: «Врубайте генераторы».

Она вцепилась в руль.

Фрэнки припарковалась у больницы, забежала в светлое здание и направилась в раздевалку. Там она стянула влажную одежду, надела форму и кроссовки. Проходя по коридору, где царила суета, к стойке регистрации, она собрала волосы в хвост и заправила его под шапочку.

Даже в больнице было слышно, как на улице хлещет дождь.

У стойки она выпила две чашки кофе, хотя понимала, что это плохая идея, учитывая ее нестабильное состояние.

Этот дождь напомнил ей о Вьетнаме.

Нужно было поесть, но ее мутило от одной мысли о еде. Как только она закрывала глаза, в голове всплывали образы Вьетнама. Борьба с ними забирала слишком много сил. Слава богу, смена сегодня тихая, подумала она, но тут двери в конце коридора открылись.