Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Но в госпитальной суете забыла про своё желание. Бумаги, бумаги… И за каждой – судьба, и за каждой – жизнь.

Вот лежат раненые на койках и говорят не о войне, из которой их вырвали трагические события, а о доме, о детях, о еде, о знакомых.

Да и как можно говорить о том что не оставило хороших воспоминаний, а только кровь и страх. Забыть бы всё это. Только газеты и радио не дадут забыть. И соседи, вздыхая и постанывая, словно напоминали, что война сидит в них. И даже когда закончится, а она непременно должна закончиться, пережитое будет являться во сне и терзать душу. И с этим надо будет жить.

Думала ли она об этом? Наверное, думала. Но бумажная работа наваливалась так, что времени не то что подумать, а и поесть некогда, нянечки приносили и ставили перед ней тарелку с супом, рядом кусочек хлеба и потихоньку уходили.

Она отодвигала бумаги и торопливо ела. Дела ждать не будут. Дверь вздохнула и приоткрылась, заглянувшая нянечка произнесла:

– В седьмой новенький бушует.

Аккуратно положила ручку, встала, оправила халат и, выходя, оглянулась на стол. Подходя к палате, услышала, как кто-то язвительным голосом говорил:

– Вот придёт Вера Ильинична, она тебя пропесочит.

Когда входила, в палате были мир и тишина. Остановилась рядом с возмутителем спокойствия и, улыбаясь, сказала:

– Отдыхайте, выздоравливайте, набирайтесь сил.

Уже уходя, подумала, что этому лежащему лет не больше, чем её сыну. Вернулась, склонилась над ним, погладила по плечу и сказала тихо:

– Матери напишите. Пожалуйста.

И слёзы брызнули из глаз виновника. И он, чтоб никто не видел его минутной слабости, отвернулся к стене и затих. Она потихоньку вышла и пальчиком вытерла слезинки, вызванные воспоминанием о сыне.

И быстро, чтобы никто этого не заметил, ушла к себе. Только сев за стол, подперла голову руками, смотрела перед собой и часто дышала, чтоб унять охватившее её волнение.

Встала и вышла на улицу. И нос к носу столкнулась с неисправимым двоечником и задирой, печалью всей школы из пятого «А», Колей Сенцовым.

Остановила его за плечо и, склонившись над ним, спросила строго:

– А ты зачем сюда?

– Я? – испуганным голосом спросил он, не ожидая ничего хорошего от неё. – Я яблок раненым несу.

И приподнял вверх сетку с яблоками. Она улыбнулась и спросила:

– Чем занимаешься?

Он дернул плечами, посмотрел на неё снизу вверх, но уже не взглядом пойманного нашкодившего школьника, а глазами взрослого, серьезного человека и сказал:

– Мы с ребятами в лесхозе ящики для мин и снарядов сбиваем. Нам за это деньги платят. Мы на танк собираем. Соберём и подарим. Пусть на нашем танке фашистов бьют.

И он потряс кулаком. Она порывисто достала кошелёк, вынула все деньги, и не думая, нужны ли ей самой, сунула ему в руку.

– Это зачем? – удивился он, глядя то на пачку, то на неё.

– Я тоже хочу на танк. Ну, беги, беги.

Он убежал, забыв поблагодарить. Она долго стояла, пока вдруг не поняла, что ничего нового не сможет на уроке сказать ему, слишком рано повзрослевшему человеку. Он сам без её подсказок понял, что самое важное в жизни. Эта мысль порадовала её, и она вернулась назад. Из палаты слышался звонкий голос Коли:

– Кушайте на здоровье, поправляйтесь.

И эти знакомые интонации согрели её. Она улыбнулась и пошла к себе.

Справки о выписке писала легко, словно всем выписывавшимся помогла она, и все, кто с ней рядом, работали в госпитале.

Долго не хотела писать справки о смерти, но стопка чёрных вестей росла, и она, тяжело вздохнув, взяла первый лист, словно прикоснулась к чужой боли. Долго вглядывалась в фамилию, потом в сухую строчку: умер от ран. И уже не задумываясь стала писать. Тем, кому придёт эта весть, как им, живущим в тревоге, но с надеждой, принять то, что любимого сыночка, отца, брата, мужа нет в живых. Хотелось в конце приписать слова сочувствия, но официальная бумага не терпит этого.

Закончила и заплакала. Заглянувшая Катя сочувственно спросила:

– Что случилось, Вера Ильинична?

– Справки о смерти писала, – показала она дрожащей рукой на стопку перед собой.

Катя обошла её сзади, обняла и сказала шепотом:

– Что ж теперь поделаешь – война.

Вера покивала головой, соглашаясь с ней, хотела что-то сказать, но только махнула рукой в сторону двери, давая понять, чтоб Катя уходила. Та исчезла, осторожно прикрыв за собой дверь. Через секунду вернулась и, высунув голову, сказала, как будто сообщала военную тайну:

– Вас раненый зовёт.

– Меня? – удивилась Вера.

– Вас, вас. В шестой палате. Здоровый такой, как бык. – Катя развела руки, желая показать Вере, какой человек её зовёт.

Она шла и думала, зачем её зовут: может, посмеяться, а может, по делу.

Он лежал, казалось, на узкой койке, увидев её, подтянул на себя одеяло. Встала рядом с ним и спросила:

– Вы меня звали?

– Вера Ильинична, выпить хочется, мочи нет, – унизительно просил больной, похлопав ладонью по груди.

– А вам можно?

И палата хором выкрикнула:

– Да он здоров как бык, даром что на ноге три пальца оттяпали. Он и без пальцев фрица бить будет. Налейте ему, доктор.

Вера хотела возразить и сказать, что она не может этого сделать, что это не положено. Но не сказала, подумав, кто знает, может, скоро на передовой вонзится немецкая пуля, и не станет этого могучего человека, а она ему отказала в такой малости.

А он, дёрнув ещё на себя одеяло, словно неловко ему было просить, сказал:

– Налейте, доктор.

Вера вышла и поманила за собой стоявшую у дверей Катю. Пришла к себе, налила полстакана спирта, долила воды из графина и, кивнув, приказала:

– Отнеси.

Катя на вытянутой руке понесла стакан к страдальцу. Вера, спохватившись, выбежала в коридор и громко сказала удаляющейся Кате:

– Скажи, это в первый и последний раз. Скажи, не забудь.

– Скажу, скажу, – закивала головой Катя.

Вера вернулась к себе и только села, в дверь просунулась голова здоровяка, и он радостно воскликнул:

– Спасибо, доктор, спасли меня.

– Вы зачем? Вы зачем встали?

– Да я на одной ноге припрыгал.

– Марш в постель.

– Слушаюсь, доктор. Век про вас не забуду. Стаканчик возьмите. Имущество-то казённое.

Вера встала, улыбнулась, взяла гранёный стакан и, грозя пальцем, громко сказала:

– Марш на место.

Голова улыбнулась и, исчезая, повторила:

– Слушаюсь, доктор.

Вера, продолжая улыбаться, склонилась над бумагами.

Замполит

Голову он держал высоко, вытянув вперед подбородок. На длинных шлейках, цепляя колено правой ноги, болтался пистолет в