Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

Умение возвысить добропорядочный поступок до подвига, воспеть его, облить слезами умиления — дарование, мне думается, специфически женское. Таков еще один вклад женского пера в газетные полосы.

Ну-с, а как выходит из положения это перо, если в том месте, куда позвало в дорогу письмо, не обнаружено ни единого светлого факта и нет никаких намеков ни на новую мораль, ни даже на старую? Я задумалась над этими вопросами, и внезапно в мой дом неслышно влетело воспоминание, и душа распахнулась ему навстречу… Я хочу сказать, что на память мне пришла одна давняя статья…

В музыкальной школе одного города поссорились учителя и стали писать на адрес вышестоящей организации неприятные вещи и о школе, и друг о друге. Ну, то, что принято называть «сигналами». Авторы сигналов предпочитали, однако, не подписываться, а чтобы их почерки не были узнаны, диктовали тексты будущим пианистам, скрипачам и виолончелистам. Кто-то из родителей застал однажды свое музыкально одаренное дитя за переписыванием очередного сигнала и сильно встревожился. Результатом тревоги было письмо, прилетевшее сквозь просторы в московскую редакцию. На место происшествия выехала корреспондентка.

Откуда было ей почерпнуть дух оптимизма, куда удалось вшить свой запас бисера и золотых ниток? Ведь опереться-то не на что! Мужчина, я уверена, сразу бы растерялся, а женщина выход нашла! Статья ее заканчивалась так (восстанавливаю по памяти, поэтому за точность слов не ручаюсь, но за смысл — ручаюсь):

«С горьким чувством покидала я музыкальную школу. Внезапно чистые и строгие звуки рояля заставили меня замереть на лестничной площадке. «Что это, что?» — спросила я себя. Память услужливо подсказала: «Бах. Фуга. Опус такой-то». Волшебные звуки неслись из неплотно притворенной двери. Я заглянула в комнату. У рояля сидела девочка лет двенадцати, а рядом немолодая учительница…»

(Здесь открывалась возможность использовать весь набор: «выбившуюся прядь», «упругий локон», «тень ресниц», «лучики морщин» и т. п. Не помню, был он тут использован или нет?)

«И уже с иным чувством покидала я школу, и сопровождавшие меня звуки, то строго-величавые, то победно-торжественные, смывали с души неприятный осадок. Музыка громко говорила о том, что происшедшее здесь нетипично, случайно, а доброе, светлое, великое побеждает, победит, уже победило!»

Нет, какое перо, кроме женского, смогло бы в таких неблагоприятных обстоятельствах дать бодрую, светлую концовку и в отчаянных поисках опоры эту опору найти в лице Баха? Редкий дар! Милосердный талант!

Не об этом ли умении женщины утешить, успокоить, приголубить читателя следует говорить сегодня?

Однако вот что тревожит меня…

Читаю я как-то в газете о случае еще более скверном. Девочки-подростки чуть не до смерти избили свою школьную подругу. Был суд, после которого малолетние преступницы отправились в соответствующую колонию. Одна из них до происшедшего училась в балетной школе. И в статье, которая обо всем этом рассказывает (впечатление тяжелейшее!), есть такая сцена. В колонии вечер самодеятельности, на эстраде танцует юная правонарушительница. Танцует вальс, Шопена, и очень вдохновенно. Настолько вдохновенно, что одна из надзирательниц рыдает. Вот не помню точно: рыдала она или просто утирала скупые слезы, но мысль та же — растрогана была чрезвычайно, Шопен, вальс, вдохновение и слезы были призваны внушить читателю, что молодая танцовщица уже вступила на путь раскаяния и больше бить никого не будет.

Убежденная в том, что этот опус принадлежит женскому перу, я все же взглянула на подпись и остолбенела: автором оказался мужчина.

Акт чистейшего эпигонства! Изобретенный женщиной в чрезвычайных обстоятельствах прием опоры на Баха беззастенчиво взят на вооружение автором-мужчиной, оперевшимся на Шопена. А умиление надзирательницы, ее скупые слезы (или рыдания?) — ведь это тоже заимствовано из женского арсенала!

Увы. Вторжение мужчины в область, завоеванную женщиной на газетной полосе, в эти женские угодья, я наблюдаю уже не впервые. Судите сами:

«Разве не лучше было бы показать, как склонился над его щупленьким тельцем большой человек-воин, с нежностью растирал его и ласково вглядывался в настороженные глаза мальчишки. И согревал бы его нежным светом добрых глаз…»

«…Когда мы возвращаемся из заграничной командировки, какими просветленными глазами смотрим мы на наших людей, какими милыми и дорогими кажутся они нам…»

Эти рукоделия подписаны мужскими именами, мужчина взгромоздился за пяльцы! Ну, по своей неуклюжести, конечно, коробочки с любовно накопленными женщинами-вышивальщицами бисеринками опрокинул, рассыпал, однако с полу их подобрал и вот пришивает, старается… Налицо «щупленькое тельце», и «просветленные глаза», и «нежный» их свет, и «милые-дорогие»… Что же касается выбившихся прядей, локонов и теней ресниц, то они мужчинами-вышивальщиками подобраны и приспособлены уже давно.

Пора бить тревогу. Пора громко сказать о необходимости охраны хоть каких-то женских угодий! Ведь, глядите, мало мужчинам своих многочисленных профессий, они вторглись в женские, достигнув тут, как ни горько сознаться, крупных успехов: знаменитые портные, искусные повара, талантливые модельеры — причем, боже мой, женской одежды! Единственно, куда они не лезут, это в детские, в домашнее хозяйство и в посещение магазинов, справедливо считая, что стирка пеленок, мытье полов и прочие мелочи быта требуют терпения (на которое мужчины неспособны), а славы никакой не принесут. И вот теперь мы наблюдаем, что тот уголок, где женщина, не стесненная мужской конкуренцией, могла беспрепятственно развивать свои творческие возможности и многого достигла, — и этот уголок подвергся вторжению мужчины. И ему понравилось сидеть за пяльцами.

Не пора ли положить этому конец?

1981

НЕСКОЛЬКО МИНУТ ИЗ ЖИЗНИ ЖЕНЩИНЫ

Автопародия

Я знала: без четверти час вокруг очереди начнет ходить магазинная уборщица и лить воду из ведра нам под ноги. Так и было: и ходила, и лила, но я уже стояла у кассы. Кассирша сказала: «Мы тоже люди!» — и пыталась загородиться счетами. Я стала умолять, заискивать, льстить и не могла остановиться. Мне уже и чек выбили, а я все бормотала: «Какая у вас миленькая брошка!» — что было уже лишним…

Затем я ринулась к троллейбусу… В том, что я попала туда не через заднюю дверь, а через переднюю вместе с детьми и инвалидами, не моя вина, а водителя: он немного не доехал до законной остановки. Я стала ему это объяснять, но он и головы не пожелал повернуть в мою сторону: вцепился в руль, глядел на дорогу, по-моему, это просто невежливо, что я ему тоже высказала… Наконец он соблаговолил удостоить меня словами, которые ни малейшего отношения не имели к тому, что говорила я: «Оставьте меня в покое и сядьте куда-нибудь!» Куда, интересно знать? В троллейбусе не то что сесть, стоять