Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

А вот председатель колхоза Георгий Абесадзе (Гаврила Конюхов). Как раз по поводу жалобы на него и прибыл в село корреспондент. Жалобщик пишет, что председатель незаконно прирезал себе три приусадебных участка, заставляет колхозников обрабатывать эту землю «без зачета им трудодней», сорвал и разорвал стенгазету и вообще ведет себя как «удельный князь». Абесадзе-Конюхов объясняет это так: «Да, прирезал, и целых полдесятины земли. Но не для себя! Я агроном-виноградарь, готовлюсь защитить диссертацию на степень кандидата наук… на участке ведутся испытания для колхоза и для моей диссертации. Да, там работают молодые колхозники без трудодней. Энтузиасты, так сказать, а урожай идет в доход колхоза». (В русском варианте то же самое, но без упоминания винограда.) Что касается стенгазеты, то председатель всю ее не рвал. Вырвал лишь одно стихотворение, сочтя его непригодным для печати. Вот и все.

Третий представитель деревни — счетовод Чуладзе-Чуркин. Он и есть анонимный жалобщик, причем начинающий — почерк свой изменить не догадался. Стоило председателю колхоза увидеть письмо, как счетовод разоблачен.

Простые колхозники в действии не участвуют: им некогда, «…нашему колхознику, — говорит Абесадзе в грузинском варианте, — приходится работать с самого рассвета до полной темноты. Без передышки! Без часа отдыха! Под палящим солнцем! И так все десять месяцев в году. И все для того, чтобы урожай был такой, как сегодня… И пусть хозяева этого урожая живут на полную катушку! Весело и богато!»

В грузинском варианте колхозники мелькают по сцене с корзинами винограда (демонстрируя урожай) и поют за кулисами песни, видно предвкушая те два месяца в году, когда им удастся пожить на полную катушку.

Таким образом, говоря о «хороших людях современной деревни», драматург мог иметь в виду только двух председателей: они-то и есть хорошие люди, с точки зрения драматурга. На автора анонимных доносов тоже могут быть разные точки зрения, но раз Чуркина-Чурадзе в финале произведения называют «кляузником» и гонят с работы — причислить его к хорошим людям драматург, конечно, не хотел. Остаются два председателя.

Одним может казаться, что хорошие люди не должны держать в доме заряженных ружей и палить из них в неприятных посетителей. А можно взглянуть иначе. Ведь и хорошие люди иной раз теряют голову в припадке гнева. И главное: что двигало Грамитоном-Тимофеем? Ненависть к религиозному культу и его служителям. Тут Грамитон-Тимофей не знает компромиссов! Он лучше сядет в тюрьму за убийство, чем увидит Гиго-Юрочку крещеным! И вот что важно: другой хороший представитель современной деревни Абесадзе-Конюхов душой на стороне Грамитона-Тимофея! Председатель колхоза отдает себе отчет в том, что стрельба по людям карается законом, и при свидетелях оправдывать Грамитона-Тимофея не станет. Но, удалив из помещения Чурадзе-Чуркина и оставшись наедине с человеком, которого председатель принял за священника, пытавшегося окрестить Гиго-Юрочку, председатель колхоза душу открывает: «Никто сейчас нас не видит и не слышит… Двери заперты… Жаль, что он промахнулся. Я с радостью за Грамитона в тюрьме отсидел бы… лишь бы таких паразитов, как ты, в Грузии на одного меньше стало!» (В русском варианте то же, но вместо Грамитона — Тимофей, а вместо Грузии — земля.) Итак, Грамитона-Тимофея можно понять! Ну — горяч, ну — стреляет, но ведь довели человека! Лучшие люди современной деревни считают, что ненависть к религиозному культу оправдывает открытие огня по священнослужителям.

Что касается Георгия Абесадзе грузинского варианта — то он тоже, по-своему, хороший человек. Кому-то может не нравиться, что люди у него работают без передышки десять месяцев, но это ведь для пользы дела — какой урожай! И тем, кто после этих трудов останется жив, уготована веселая жизнь на полную катушку. Пусть погуляют, они это заслужили. Конюхов русского варианта про десять месяцев в году ничего не говорит, но в остальном он копия Абесадзе. И кандидатская диссертация у него движется трудами энтузиастов, и идеологическая работа на высоте: председатель и в стенгазету лично вникает… Абесадзе-Конюхов истинный хозяин в своем колхозе. Кому-то это нравится, кому-то — нет.

Корреспонденту столичной газеты — Датико грузинского варианта, Вася Утюгин русского — оба председателя (и стреляющий и стенгазету срывающий) милы чрезвычайно. В обоих вариантах есть даже авторская ремарка: «Датико (видно, что ему очень нравится Георгий)». «Утюгин (видно, что ему очень нравится Конюхов)».

На поведение самого Датико-Васи тоже можно взглянуть с двух сторон. Приехав в колхоз, он решает своего корреспондентского звания не открывать и проверить жалобу на председателя, выдав себя за кого-нибудь другого… Случай приходит на помощь. Датико-Вася бородат, его принимают за священника. Услыхав, что жена председателя сельсовета хочет крестить сына, Датико-Вася решает убедиться в этом лично. Притворившись священником, он идет в дом председателя вместе с «дьяком», вооружившись, однако, фотоаппаратом и блокнотом. Корреспондента увлекла побочная задача: выяснить, кто в селе в бога верует… Очень суетится этот мнимый священник, допрашивая присутствующих, записывая ответы в блокнот и щелкая фотоаппаратом. «Не надо!» — просят корреспондента. «Мне надо!» — непреклонно отвечает Датико-Вася. На настойчивые вопросы Датико-Васи — «сколько вам лет?», «образование?»… «неужели вы верите в бога?» — Тамара-Анастасия отвечает уклончиво. В годах-то она созналась, а насчет веры в бога — нет. Священник ей, видно, все же подозрителен. Тут возвращается Грамитон-Тимофей, открывает огонь, и молодой журналист, чудом спасшийся, решает от роли священника отказаться. Не проще ли будет побеседовать с Абесадзе-Конюховым и у него самого выяснить, правильно ли на него жалуются в анонимном письме? Абесадзе-Конюхов поначалу принял журналиста за священника. Он хватает его за ворот, хватает за бороду («какого черта ты эту растительность отпустил?»), называет «сукиным сыном», «паразитом», «уродом» и разными другими словами. (Одинаково в обоих вариантах.) По счастью, председатель колхоза не стреляет, и Датико-Васе удается с помощью своего удостоверения доказать, что он не служитель церкви. Затем он отдает анонимное письмо в руки председателя, тот объясняет, что все делалось для пользы дела, и корреспондент полностью удовлетворен. Он вообще доверчив как дитя. Он только к верующим относится подозрительно, считая их всех «пройдохами». Однако, когда верующая Мариам-Прасковья сообщила корреспонденту, что ее зять украл «полторы тонны кукурузы» (в русском варианте «полторы тонны пшеницы»), Датико-Вася верит сразу и рвется бежать в милицию. Хвалит он старуху так: «Хорошо, что вы, как сознательная гражданка, Мариам Нинидзе (Прасковья Кузьминишна), об этом так самокритично сообщаете, невзирая на лица». Странным языком изъясняется столичный журналист. Интересно, как он пишет?

Стоило ли с опасностью для жизни притворяться священником, если Датико-Вася, ровно ничего не проверив, отдает письмо жалобщика в руки того, на кого жалуются? Так ли должен поступать журналист? Абесадзе-Конюхов считает, что именно так. «Ей-богу, молодец, товарищ корреспондент!» Когда настоящий священник написал на корреспондента жалобу