А можно я с тобой? Твой страх – защита от тревог - Анабель Гонсалес

другими, при этом умея защищать себя в случае неблагоприятных отношений. Бывают моменты, когда мы желаем уединения, находим радость наедине со своими мыслями. Осмысление своей жизни всегда интересует нас. Мы можем вглядываться в свое прошлое, не застревая в нем, видя мир со всеми его оттенками и динамикой. Бывает всякое, но даже в тяжелые времена мы знаем, что можем полагаться на близких, при этом имея внутренние ресурсы, чтобы справиться с проблемами. Начало нового этапа в жизни может быть вызовом, но открытие новых горизонтов влечет нас. Конечно, бывают моменты страха, но мы не позволяем ему нас контролировать.

Люсия – яркий пример человека с безопасным типом привязанности. В ее семье происходило множество событий, но, несмотря на это, родители старались уделять внимание ее эмоциональным потребностям. В те моменты, когда жизненные обстоятельства делали их присутствие менее доступным, на помощь приходили сестра и учительница Люсии, которые компенсировали этот пробел. Осмысливая свое детство, Люсия понимает, как эти события повлияли на ее личностный рост. Она задумывалась о своем отце, его отношении к окружающему и пыталась понять его жизненный путь. У Люсии заметна способность к глубокому размышлению – это не просто способность к анализу, но и способность чувствовать, понимать себя и других. Именно эта способность является ключевой особенностью безопасной привязанности.

Дистанция

Иногда ближайший для ребенка взрослый отсутствует. И не всегда это результат его личного выбора или намерений. Может быть, взрослый страдает болезнью, либо физической, либо психической, или же его переполняют эмоции, или он сталкивается с рядом жизненных препятствий, мешающих полноценно заботиться о ребенке. Бывают случаи, когда взрослый, чувствуя свою эмоциональную замкнутость, отталкивает ребенка. Он может критиковать ребенка за его чрезмерную привязанность или эмоциональность и даже отвернуться, не произнеся ни слова, когда ребенок пытается его обнять или поделиться своими проблемами. Такие родители, возможно, ценят ребенка за его достижения, хорошие оценки или особые таланты. Но они не могут или не знают, как поддержать ребенка в моменты переживания сложных эмоций, в том числе и страха. В таких обстоятельствах единственное решение для ребенка – это подавить или отрицать свой страх.

И как можно искать уверенность там, где ее никогда не было? Мы прекращаем этот поиск, снижая чувствительность своего внутреннего «сигнала тревоги», пока он полностью не перестает функционировать, и забываем о его существовании. Мы не чувствуем страха, не испытываем потребности в другом и все меньше осознаем наши эмоции. Однако они все еще где-то глубоко в нас, подобно пульсирующей магме, которая, как мы уже заметили, иногда находит выход наружу в форме, казалось бы, необъяснимых физических недугов. Порой сквозь тончайшую щель просачивается чистый страх, охватывая все вокруг: нас пугает иррациональное тревожное предчувствие о нашем ребенке, страх заболеть или боязнь определенных мест и предметов. Нам еще предстоит исследовать всю глубину эмоционального мира, существующего на подсознательном уровне.

В этом контексте отсутствует чувство безопасности, которое часто сменяется потребностью в контроле. Эмоциональное и социальное взаимодействие необходимо настроить на особый способ общения с окружающими и самим собой, который в науке называется моделью дистанцированной привязанности из-за его основного признака – уклонения от глубоких отношений и эмоций.

Каковы слабые стороны этой модели?

• Отсутствие эмоциональной чуткости к себе и окружающим приводит к тому, что отношения начинают регулироваться четкими правилами, наподобие «алгоритма дружбы» Шелдона Купера из «Теории большого взрыва».

• Отсутствие интуиции, которую подсказывает наше тело (таких «интуитивных ощущений», которые помогают предсказать последствия), делает нас зависимыми только от логического анализа. Однако слишком большое доверие к логике может быть ошибочным, поскольку, как мы уже обсуждали, она редко доминирует в человеческих решениях.

• Изоляция от своих эмоций и их многообразия приводит к тому, что воспоминания становятся невыразительными и бледными. Если мы вспомним прошлое, все может показаться обыденным, и, даже приложив максимум усилий, нам будет сложно привести конкретные примеры, рассказать интересные истории или объяснить значимые на эмоциональном уровне случаи.

• Поскольку у нас отсутствуют живые воспоминания, наполненные глубокими эмоциями, которые делают их особенными, наша история пропитана стереотипами. Мы рисуем картинки типичных родителей и семей, таких «обыденных», «как у всех». Мы убеждаем себя общими фразами, которые, впрочем, могли бы быть сказаны о любой семье: «Моя мама была как все мамы, всегда переживала за нас».

• Отсутствие внутреннего ощущения уверенности приводит нас к тому, что мы начинаем видеть себя непоколебимыми и держимся за этот имидж. Если какая-то эмоция вот-вот проявится, подталкивая нас к переосмыслению своей устойчивости, мы быстро ее подавляем: прочувствовать что-либо равносильно слабости, и такое для нас неприемлемо.

Люди с дистанцированным типом привязанности подобны спорам, приспособленным к выживанию в суровых условиях. И даже если впоследствии они попадают в уютный и влажный сад, их структура не меняется автоматически (Рис. 18).

Рис. 18

Бернардо, о котором мы упоминали, рассматривая алекситимию, служит наглядным примером такого типа привязанности. Если бы мы спросили его о детстве, он бы ответил, что оно было «нормальное», и его родители были «отличными, всегда рядом». Однако он бы не смог привести конкретных примеров. Если бы мы настаивали, то услышали бы, что он мало что помнит и редко размышляет о своем прошлом. Единственные его воспоминания касались бы случаев, когда родители иногда водили его играть в баскетбол или дарили подарки на день рождения. Они делали все, чего от них ожидали, как от хороших родителей. Но будучи инженером (отец) и учителем математики (мать), оба были сдержанными в проявлении чувств и не понимали эмоций Бернардо. В их семье не принято было проявлять чувства и говорить о них.

Марсиаль также является характерным примером такого типа привязанности. Его отец, военный, стал капитаном после долгой службы. Марсиаль не помнит, когда начал называть его не папой, а «капитаном». Очевидно, его отцу такое обращение нравилось. В действительности в отношениях с сыном он вел себя скорее как командир, а не как отец, требуя от Марсиаля послушания и ответственности. Когда Марсиаль вспоминал своего отца, в его словах звучало притворное восхищение, и он так и не вернулся к привычному обращению «папа», утраченному в детстве. Образ матери был абсолютно идеализирован в его воспоминаниях: женщина с высокими моральными принципами, активно участвовавшая в благотворительной деятельности и готовая прийти на помощь каждому, хотя, казалось, не так усердно заботившаяся о своем сыне. В их доме часто собирались гости, обсуждавшие за долгими обедами политические и социальные темы. Марсиаль и его брат часто были не только свидетелями, но и участниками этих дискуссий, из