Последний бой «чёрных дьяволов» - Сергей Викторович Нуртазин

Андрей Урванцев явился на следующий день, вошел в дом, отыскал глазами Великанова, пряча взгляд от хозяйки дома, сказал:

– Собирай своих хлопцев, Тимофей, завтра со мной поедете.

* * *

Так друзья оказались в рядах Красной армии. Не без участия старшего лейтенанта Урванцева, жалея молодых ребят и учитывая умение управлять мотоциклом, их определили в связные. Правда, мотоцикл новобранцам выдали один на троих, вместо полагающихся им по штату лошадей. Старшим экипажа назначили Тимофея Великанова. Теперь оставалось только познакомиться с новым «железным другом».

Новенький М-72 с коляской пришелся им по душе. Не по душе было одно – пребывание в тылу. Ведь там, на западе, шли ожесточенные бои за их родной город. Надеялись, что их часть пошлют на его защиту.

Еще горше стало, когда услышали очередную сводку Совинформбюро: «В течение двадцать седьмого июля наши войска вели бои в районе Воронежа, а также в районе Цимлянская. После упорных боев наши войска оставили города Новочеркасск и Ростов…» Глядя на бредущие на восток, к Волге, толпы беженцев, переживали за родных, но деваться было некуда, а поэтому продолжали проходить курс молодого бойца, осваивали технику, доставляли донесения и распоряжения, порой сопровождали автомобили и иной транспорт полка.

Длилось это недолго, через два дня после взятия Ростова часть отправили на фронт, в родные донские степи. Надеялись, что будет наступление и врага снова выбьют из города, как в сорок первом. Только не знали, что их бросают для того, чтобы задержать стремительное продвижение противника, который рвался к кавказской нефти, к берегам Волги, целился на Астрахань и в первую очередь на Сталинград, чтобы прервать снабжение «черным золотом» советской боевой техники.

Фронт оказался ближе, чем думали. Уже через сутки готовили позиции, а на следующий день приняли первый бой. В этот же день, перед боем, на закрепленную к люльке турель установили пулемет Дегтярева. Ребята обрадовались, значит, их будут использовать не только как посыльных. Особенно радовался этому Максимка Плотницын, которому доверили пулемет.

Однако в первый день боя они, как и прежде, выполняли обязанности связных. Рискуя жизнями, под пулями, уклоняясь от взрывов, глотали степную пыль. Она, проклятая, была кругом: на обмундировании, на лице, в ушах, скрипела на зубах, но пережитое за этот день оказалось не самым страшным, что друзьям предстояло увидеть. Утром следующего дня земля задрожала от грохота немецких орудий, воздух загудел от рева самолетов, свист падающих авиационных бомб и взрывы оглушали. Ясное голубое небо потемнело от дыма, сквозь нависшую над степью черно-серую пелену с трудом просматривалось раскаленное июльское солнце. Лязгая гусеницами, на позиции полка поползли танки. Между ними растянулись цепочки вражеской пехоты. Холод страха заползал в душу, сковывал движения, и его надо было преодолеть.

Страх ушел вместе с первым приказом. Как и в предыдущий день, они носились от штаба полка к батальонам и обратно, а в полдень немцы прорвали оборону на левом фланге и обошли соседей справа.

Тогда-то новоиспеченные связные и наткнулись на фашистов. Это произошло неожиданно, когда они выехали из-за бугра. Врагов было человек двадцать, еще трое сидели на танке. В пятидесяти метрах от них двигалась за бронеавтомобилем еще одна группа, еще дальше, имея перед собой бронетранспортер, третья. Не ожидая увидеть немцев в тылу, друзья оторопели. Великанов резко остановил мотоцикл, когда до врагов оставалось не более ста метров. Видя растерянность мотоциклистов, сидящие на танке немецкие пехотинцы засмеялись, замахали руками. Танк медленно повернул башню, направив на мотоцикл ствол орудия. До друзей долетело: «Русиш, ком цу мир! Русиш, сдавайся!»

Слово «сдавайся» отрезвило Тимофея. Надо было незамедлительно действовать, пока германские солдаты не открыли огонь. Великанов поднял руки над головой, помахал немцам, показывая, что не имеет плохих намерений, затем медленно стащил со спины карабин, бросил в люльку, напряженным голосом сказал:

– Сашка, бросай свой карабин в люльку, подымай руки, и ты, Максимка, тоже.

Григорьев возмутился:

– Ты чего?! С ума сошел? Немцам сдаваться? Ни за что!

– Делайте, что я говорю! – прошипел Великанов сквозь зубы, и сняв с головы пилотку, помахал ею немцам. Солдаты вермахта засмеялись, призывно замахали руками.

Александр и Максим требованию старшего товарища подчинились. Когда карабин Григорьева оказался в люльке, Тимофей, не поворачивая головы, обратился к Плотницыну:

– Максимка, пулемет к стрельбе готов?

– Да.

– Откроешь огонь по моей команде, – Великанов одел пилотку и, направив мотоцикл в сторону неприятеля, скомандовал:

– Максимка, давай!

Плотницын схватился за пулемет, дал длинную очередь по танку. Немцы, не ожидавшие такой дерзости, спрыгнули с брони, залегли рядом с машиной.

Тимофей резко развернул мотоцикл и поехал в обратном направлении. При повороте М-72 едва не перевернулся, но беды избежать удалось – уроки лейтенанта Добровольского по вождению мотоцикла даром не прошли. Немецкие пехотинцы открыли по ним огонь, застрочил пулемет, громыхнуло танковое орудие. Снаряд, поднимая столб земли и пыли, взорвался в десяти метрах левее мотоцикла. Второй выстрел мог быть точнее, но было уже поздно, мотоцикл, оставляя за собой густой пыльный хвост, скрылся за бугром. Немцы преследовать одинокий мотоцикл не стали, у них были иные задачи. У друзей же сейчас была одна первостепенная задача – как можно быстрее доложить об увиденном командованию.

О прорыве доложили вовремя, командир полка подполковник Литвинов поблагодарил и успел принять меры, но они помогли лишь отчасти. Несмотря на все усилия командира, угроза полного окружения и, возможно, уничтожения все же нависла над подразделением.

К вечеру наступление немцев ослабло. Пользуясь передышкой, полк начал отходить, надеясь под покровом ночи оторваться от противника и в ближайшее время соединиться с основными силами Красной армии. Последним приказом командира полка Литвинова перед отступлением было срочно доставить пакет старшему лейтенанту Урванцеву. На словах было велено передать, чтобы он держался до последнего снаряда, так как от действий его батареи зависит, смогут ли остатки полка отступить или будут уничтожены…

Когда связные прибыли на батарею, то увидели, что из шести сорокапяток в распоряжении старшего лейтенанта осталось только четыре орудия, и стояли они в пятидесяти метрах от места первоначального их расположения. Было ясно, что командир батареи приказал сменить позицию. В противном случае уцелевших сорокапяток ждала участь двух пушек, искореженных взрывами, рядом с которыми лежали убитые артиллеристы или части их тел.

Григорьев отвел взгляд от страшной картины, посмотрел на Урванцева. Старшему лейтенанту тоже досталось: на его голове была окровавленная повязка, на щеке ссадина. Увидев связистов, он устало подошел, с некоторым раздражением в голосе спросил:

– Вы чего здесь? Сейчас немцы снова в атаку попрут.

Тимофей