Последний бой «чёрных дьяволов» - Сергей Викторович Нуртазин

в империалистическую, в кавалерии, немного и в Гражданскую. В империалистическую случай со мной приключился подобный твоему. Я тогда совсем сопляком был, жизни не видел, да и смерти, а меня на войну с германцами бросили. Перед первым боем расположился наш эскадрон в лесу, коней покормили, а сами сели поснедать. Мы с товарищем Еремеем Полушкиным котелки с кулешом получили и к деревцу отошли. Половины не съели, как снаряд германский в лесок угодил, неподалеку от нас. Я по сторонам поглядел, все живы, поворачиваюсь к Еремею, а он на меня смотрит, губу прикусил и будто улыбается. Только взгляд у него мертвый. Я его окликнул, а он молчит. Рукой тронул, а он набок завалился. Только тогда я увидел, что в него два осколка вошло. Один в затылок, другой в спину. Я после этого два дня есть не мог, все мне казалось, что он на меня глядит и улыбается. Потом прошло. И у тебя пройдет.

Александр кивнул на Великанова.

– У Тимофея отец тоже в Гражданскую войну у командарма Семена Буденного, в Первой Конной армии воевал.

– А я в дивизии у Василия Константиновича Блюхера против Колчака и Врангеля.

– Он же, как выяснилось, являлся врагом народа.

Широков недовольно покосился на молодого бойца.

– Враг народа… Много ли ты, парень, в этой жизни понимаешь! Враги народа те, кто его оклеветал, а Блюхер был замечательным и храбрым человеком! Мне с ним приходилось Тобольск и Омск от белогвардейской сволочи освобождать. Про жестокие бои под Каховкой, на Перекопском перешейке не понаслышке знаю. Первая Конная тоже Перекоп брала. Так что с батей твоего дружка мы, может быть, и встречались. У меня дома в память о тех временах рубаха красная хранится, подаренная московскими рабочими за разгром колчаковцев… А на нелюбовь к нам вот что скажу, не больно жалуют Русь-матушку из-за того, что большая она, боятся силы ее, потому и пытаются изничтожить. Ничего, мы сдюжим, нашему народу не впервой от врагов отбиваться. Сейчас малость оклемаемся, силенок наберемся и дадим им по сопатке, чтобы неповадно было… Ну да ладно, хватит разговоры разговаривать. Сколько ни говорить, а с разговору сытым не быть. Темнеет уже, пора нам к своим продвигаться. Прежде предлагаю снова на хутор наведаться, к старику, который нам давеча хачей подкинул, авось немчуры там еще нет, может, жердины какие отыщем, чтобы носилки смастерить для лейтенанта. На одной ноге он далеко не ускачет, а для нас, на данный момент, промедление смерти подобно. Конечно, в нашем непростом положении предпочтительнее всего было бы товарища лейтенанта на хуторе у старика в хате спрятать, спокойно отсидеться до того времени, покуда части Красной армии в эти места снова возвратятся, но уж коли ему так срочно надо к командованию, то будем действовать иначе.

С мнением старшины Широкова согласились все, в том числе и лейтенант. Когда старшина спросил старшего по званию, одобряет ли он принятое решение, летчик ответил:

– Я в небе командир и специалист, а здесь, на земле, больше умения воевать у вас. Вы, старшина, как я понял, опытный боец и разведчик, значит, берите командование в свои руки. Опять же, с моим ранением какой из меня командир?..

* * *

В темноте подобрались к небольшому в десяток дворов хутору, залегли неподалеку от крайнего куреня, где, по словам старшины Широкова, проживал сердобольный старик, снабдивший их съестными продуктами. Войти в хутор не удалось. По доносившимся со стороны селения голосам и ржанию лошадей поняли, что там враги. Были они и в доме старика.

– Черт побери! – раздраженно произнес Широков. – Сдается мне, ребята, что без риска нам не обойтись. Дождемся, когда в доме старика все уснут и попробуем угнать лошадей. На них и будем пробираться к фронту. Если до утра к нашим не поспеем пробиться, то лошадей придется отпустить. Здесь дремучих лесов, как в Финляндии, нет, особо не спрячешься. Здесь степь, все как на ладони. В степи человека издалека видно, тем более всадника. Возможно, что днем придется нам схорониться где-нибудь в ложбинке или в крепях камышовых. Будем ждать ночи, тогда уж снова двигаться станем, если только не придумаем иного способа, как к своим пробраться.

Бровастый красноармеец с перевязанной правой рукой возразил:

– Зачем рисковать, пойдем от хутора, пока нас не заметили. Лейтенанта по очереди на руках нести будем.

Старшина урезонил:

– Таким манером, красноармеец Беликов, мы и до осени до своих не дойдем, а если тебе в разведку идти кишка тонка, тогда так и скажи.

Красноармеец вытянул перед собой раненую руку.

– Куда мне с ранением в разведку…

– Значит, поступим так. Останешься здесь, с лейтенантом. Остальные со мной на хутор пойдут, когда придет время.

Красноармейцы, следуя приказу старшины, терпеливо ждали, пока угомонятся неприятельские вояки. Лежали, в молчании любовались красотой звездного неба, залитой лунным светом степью, отмахивались от докучливых комаров, слушали незнакомый говор и приятную чужую музыку, звучавшую из патефона. Ближе к полуночи музыка на хуторе замолкла, вскоре стихли и голоса. Наступила относительная тишина, в которую привычно вплетались писк комаров, многоголосое стрекотание цикад, доносившееся из донской степи, таинственный шелест камыша и неумолчное кваканье лягушек со стороны малого ильменя. Эту мелодию изредка нарушал храп лошадей и собачий лай на другом конце хутора. Александр, глядя на звезды, вдруг вспомнил строки стихотворения Афанасия Фета:

Какая ночь! Как воздух чист,

Как серебристый дремлет лист,

Как тень черна прибрежных ив,

Как безмятежно спит залив,

Как не вздохнет нигде волна,

Как тишиною грудь полна!

Ему даже захотелось сочинить что-то самому, но воспоминания о событиях последних дней и гибели Максимки увели его мысли в совсем другую сторону, да и их оборвала тихая команда старшины Широкова:

– Пора, ребята… За мной!

Десять бойцов, среди которых были Тимофей Великанов и Александр Григорьев, цепочкой следуя за командиром, поползли в сторону дома на краю хутора.

Красноармейцы подобрались к плетню, когда дверь хаты неожиданно отворилась. Бойцы замерли. В свете луны Александр сумел разглядеть сквозь плетень вышедшего на крыльцо невысокого и худощавого бородатого мужчину. Сутулясь и воровато озираясь по сторонам, он семенящей походкой подошел к сараю, взял стоявшую у стены лопату и быстро направился к уборной, но неожиданно свернул к росшим вдоль плетня подсолнухам. Прямиком туда, где притаились красноармейцы. По походке Александр понял, что это был старик. С близкого расстояния можно было увидеть, что он седобород и одет в штаны с лампасами и сероватую рубаху, поверх которой