Последний бой «чёрных дьяволов» - Сергей Викторович Нуртазин

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Не на такой прием мы рассчитывали, когда к вам пробивались.

Оперуполномоченный подошел в плотную к Широкову, пристально посмотрел в глаза.

– А вы думали, мы трусов пирогами встречать будем?! Вы отступили без приказа, а значит, будете отвечать за свои действия.

– Ответим, только отвечать не за что. Мы перед Родиной и перед советской властью чисты. Лично мне отступать некуда, у меня семья в Сталинграде, и я воюю, как могу, чтобы не допустить туда немца.

– Значит, плохо воюешь!

– Не хуже вашего.

Старший лейтенант судорожно сглотнул слюну, грозно уставился на Широкова.

– Что-о! Не много ли разговариваешь, старшина. Смотри у меня…

Старшину вдруг прорвало:

– Ты меня, товарищ старший лейтенант, не пугай! Молод еще меня пугать, я с Гражданской, империалистической войны и с Финской кампании пуганый, а ты меня за труса держишь! Много я таких храбрецов повидал, которые за нашими спинами прятались, когда мы на передовой свою кровь проливали!

Лицо Синичкина побледнело, глаза еще больше выпучились.

– Молча-ать! За каждое слово ответишь! Ты у меня не в специальный лагерь, а под трибунал пойдешь! – Старший лейтенант обернулся к двум стоящим рядом вооруженным бойцам. – Этого отвести обратно в сарай!

Красноармейцы не замедлили исполнить приказ. Перед уходом старшина успел попрощаться и бросить Синичкину:

– Бог тебе судья, старший лейтенант!

Оперуполномоченный недобро осклабился.

– Я атеист, в бога не верю.

Когда старшину увели в сарай, летчик вновь обратился к старшему лейтенанту:

– Почему к нам такое отношение, ведь мы с оружием в руках пробивались к своим. Двух румынских солдат убили. Двух итальянцев в плен взяли, еще трофеи, оружие и лошадей. Старшина этому немало поспособствовал, возглавляя нашу группу. Все бойцы вели себя достойно. Вот ребята, – Федоров указал на Григорьева и Великанова, – меня успели подобрать, когда «мессеры» мой самолет сбили, иначе я бы мог к немцам в плен угодить, а у меня при себе имеются особо важные документы, которые мне надо срочно передать командованию. Я уже говорил об этом командиру батальона, в расположение которого мы вышли из окружения, и вашему часовому.

– Все вы на словах герои. Только герои там, на поле боя, остались лежать, а вы здесь. Немало пришлось мне с начала войны повидать паникеров и трусов, а среди окруженцев порядочно удалось выявить всякой сволочи. Согласно постановлению Государственного Комитета Обороны еще в сорок первом году, в целях выявления среди бывших военнослужащих Красной армии, находившихся в плену и в окружении противника, изменников родине, шпионов и дезертиров, были созданы специальные лагеря, куда вы вскоре и отправитесь. Поскольку вышеперечисленный контингент вполне может находиться и среди вас. Так что с вами будет так, как я сказал, а лично вам, товарищ младший лейтенант, предстоит отдельный разговор в штабе. Поэтому попрошу пройти со мной.

Прежде чем последовать в штаб за старшим лейтенантом, летчик успел потихоньку обратиться к Григорьеву и Великанову.

– Держитесь, ребята, я постараюсь сделать все, чтобы вам помочь.

Александр и Тимофей очень надеялись, что он поможет, единственное, в чем младший лейтенант точно не мог помочь, это вернуть друга, Максима Плотницына…

* * *

Григорьев проснулся в кабинете, на диване, одетый, в сапогах. Кубанка и автомат лежали рядом, на полу. Голова немного побаливала от вина, выпитого вчера вместе с командиром танка лейтенантом Сорокиным и младшим сержантом Мухаметзяновым. Александр протяжно зевнул, довольно потянулся. По стене скользнул солнечный зайчик. Григорьев улыбнулся. За окном весна, утро. Мирное утро! Неужели все? Неужели конец этой проклятой изнурительной войне, конец невзгодам, всевозможным лишениям и горестям?! Неужели позади изматывающие марши и каждодневное ожидание смерти на фронте? Неужели впереди мирная жизнь, со всеми ее прелестями и заботами?

Радостные мысли старшего сержанта прервало появление рядового Айдарбека Джумагалиева. Дверь кабинета приоткрылась, из-за нее выглянуло широкоскулое лицо казаха.

– Товарищ старший сержант, вставай, к нам, понимаешь, гости пришли.

Григорьев вскочил с дивана.

– Какие гости? Начальство? Комбат? Комбриг?

– Э-э нет, какой комбриг. Соседи пришли, чехи. Пивом нас угощают. Пойдем, пожалуйста, товарищ старший сержант.

Александр спустился в кухню, умылся, привел себя в порядок, вышел во двор. Во дворе и на улице было полно людей: солдат и мирных жителей. У дверей дома, рядом с лавкой, на которой ночью он пытался сочинять стихи, стояли вынесенные из гостиной стулья и стол, за ним сидели бойцы его отделения, жандарм Франтишек и незнакомый пожилой седоусый чех. Петр Опанасенко поднялся со стула, басовито крикнул:

– Товарищ старший сержант! Будьте добреньки сидайтэ з нами. У нас пыво е.

Пиво после вчерашней выпивки было весьма кстати, поэтому Григорьев не раздумывая сел за стол, поздоровался с Франтишиком, когда тот ответил: «Добри рано», – повернулся к незнакомцу. Пожилой седоусый чех протянул ему сухонькую руку.

– Владислав Новотный.

– Рад знакомству. Александр Григорьев.

Чех приветливо улыбнулся и неожиданно для старшего сержанта довольно сносно, с легким акцентом, заговорил на русском языке.

– Франтишек рассказал мне, что солдаты под вашим командованием спасли нас от опасности. Если бы эти проклятые швабы взорвали склад в подвале, то наверняка пострадали бы наши дома и мы сами. Поэтому имею большое желание сказать вам большое спасибо! Или, как у нас говорят, моцкрат декуи!

– Не за что. Мы просто задание командования выполняли. Мне вот что интересно. Я нахожусь в Праге всего один день, а уже встречаю второго человека, говорящего по-русски.

Чех засмеялся, подкрутил седой ус:

– Было время, когда я тоже был молодым, как вы, и служил рядовым солдатом в пехотном полку в австрийской армии. Тогда у Австрии была война с Россией. Меня забрали в армию. В тысяча девятьсот шестнадцатом году, в Галиции, я попал в русский плен. Там, в России, я и научился говорить по-русски. Это было несложно. Наши языки схожи. Вот, например, у вас хлеб, а у нас хлеба, у вас молоко, у нас млеко, у вас вино, у нас вина, – Владислав взял кружку, взболтнул содержимое, поставил на место. – У вас пиво и у нас пиво. Даже некоторые цифры произносятся похоже, десять – дэсэт, восемь – осум, семнадцать – сэдумнацт. Мы можем, пусть и с трудом, понимать, друг друга, поскольку являемся славянскими народами. В книге Прокопа Слободы, монаха, написавшего историю о рождении чешского народа, сказано, что в давние времена были три брата – Лех, Чех и Рус, от них и пошли чешский, польский и русский народы. О том же написано и в «Великопольской хронике».

– Я до войны интересовался историей и