Последний бой «чёрных дьяволов» - Сергей Викторович Нуртазин

– Вот так дела! Ты чего это, парень, красный как помидор стал? Небось, первый раз девка целует? Или ты по другому поводу смущаешься? Может, ты ночью тайком к этой красотке отлучался, когда склад охранял? Хорошо что утром его смершевцам под охрану передали. Тебе, Вязовский, похоже, такое ответственное дело поручать никак нельзя, поскольку ты у нас, оказывается, дамский угодник. Хотя оно и немудрено, я бы ради такой крали тоже пост оставил. Ты чего голову опустил? Отвечай, за что она тебе спасибо говорила?

За Вязовского ответил Франтишек. Жандарм с помощью Владислава Новотного объяснил, что девушку зовут Каролина. Она была служанкой у немца, хозяина дома, и сообщила повстанцам о складе, а спасибо Константину сказала за то, что он и его товарищи освободили жителей от немцев и уберегли от опасности. Объяснил чех и то, почему она поцеловала именно Вязовского. Как оказалось, он был похож на ее молодого человека по имени Зденек, который сейчас находился в партизанском отряде.

После объяснений Франтишека чехи собрались уходить, но их остановил Лисковец:

– Попрошу всех оставаться на своих местах, я мигом.

Аркадий забежал в дом и вскоре вернулся со старшим сержантом Григорьевым и фотоаппаратом.

– Садись, товарищ командир, сфотографируемся на память. Ты уж не обессудь, фотоаппарат я тоже взял на память у хозяина дома. Экспроприировал, значит, у враждебного Красной армии элемента. Опять же, этому фашистскому недобитку он, я так понимаю, уже не понадобится, а мою «Лейку» осколком вдребезги разнесло четыре дня назад. Жизнь она мне спасла, но вот для использования больше не пригодна, а этот новехонький, самое время его испробовать.

Александр махнул рукой и со словами: «Давай, пробуй!» – сел на свободное место за столом между Джумагалиевым и Гургенидзе. Аркадий Лисковец хмыкнул, оценивающе, с видом профессионального фотографа, глянул на сидящих за столом товарищей.

– Та-ак, Мельников! Василий Матвеевич, не морщись, а то у тебя сейчас лицо на печеное яблоко похоже.

Сибиряк отмахнулся:

– Отстань, шалопутный.

Лисковец переключился на Александра:

– Старший сержант Григорьев, изобразите на лице радостную улыбку, что же вы такой скучный? Гургенидзе, повернись ко мне лицом, а то ты своим носом рядового Долгих закрываешь. Его, при малом росте, и так едва из-за стола видно. Константин! Вязовский! Смотри в объектив, хватит думать о пани, которая подарила тебе твой первый поцелуй. Джумагалиев, раскрой глаза пошире, а то на фотографии только твоя улыбка видна будет! Якимчик, сдвинь пилотку на лоб! Опанасенко, убери живот! Ишь, нахлебался вдосталь дармового пива. Красильников! Друг ты мой любезный…

Ефрейтор не дал ему договорить:

– Хватит тебе калякать, балабол. Фотографируй уже!

– Ты меня, Миша, не торопи. Фотография дело сугубо серьезное, требующее особого подхода, это тебе, брат, не с любезной супругой Екатериной Васильевной детишек по ночам выстругивать. Тут, понимаешь, особый подход нужен.

Красильников заливисто засмеялся, хлопнул себя по коленям:

– Вот язык без костей! Так и мелет…

Опанасенко возмутился:

– Будэ тоби балакать, Аркашка! Давай швидше, пыво прокисне.

Лисковец припал к фотоаппарату:

– Смотрим сюда, сейчас вылетит птичка!

Щелчок возвестил, что снимок сделан. Лисковец обратился к Франтишеку:

– Сфотографируй. Хочется мне запечатлеть себя с боевыми друзьями, чтобы были они со мной рядом до самой моей смерти!

* * *

Слова Лисковца заставили Григорьева снова вспомнить своих школьных товарищей. Тогда, в августе сорок второго, из них остался только Тимоха Великанов. С ним-то и попали после окружения в специальный лагерь НКВД. Пребывание там стоило друзьям немалых лишений и переживаний. Они, как и многие лица из числа «спецконтингента», могли провести в томительном ожидании своей участи долгие месяцы, но им повезло: то ли следователи госбезопасности быстро разобрались, что к чему, то ли помог спасенный ими летчик, то ли выручил юный возраст, но, так или иначе, через два месяца они снова были в воинской части. Не в штрафной, а в обычной, в мотоциклетном полку. Друзья были очень довольны: теперь им приходилось выполнять рискованные боевые задания, вместо того чтобы мотаться связными с депешами из батальона в батальон. В составе полка им пришлось повоевать под Сталинградом. Там набирались боевого опыта, вели разведку, совершали дерзкие рейды в тыл противника, а когда пришло время, то вместе с сослуживцами радовались капитуляции окруженной в городе на Волге шестой армии фельдмаршала фон Паулюса. Тогда-то в первый раз увидели огромные толпы плененных врагов: немецких, румынских и итальянских солдат. Это были уже не те бравые вояки, которых они видели входящими в Ростов-на-Дону в конце ноября сорок первого. Эти шли с потухшими, некоторые с заискивающими, а порой боязливыми взглядами. Шли с обмороженными руками и лицами, больные, обросшие, худые, грязные. Шли оборванные, нахлобучив на грешные головы шапки, островерхие папахи, повязав поверх пилоток полотенца и куски ткани. Шли, изнывая от холода, кутались в одеяла, пледы, женские шали, едва передвигая ногами, обутыми в самодельные лапти, с намотанным поверх обуви тряпьем. Теперь эти вояки почти не вызывали ненависти, а только некое подобие жалости и брезгливости. Они были пленными, но их товарищи по оружию пока еще хозяйничали в родном городе, однако Тимофей и Александр надеялись, что это продлится недолго и скоро фашистскую нечисть выдворят из Ростова-на-Дону.

Надеялись не зря. В январе сорок третьего Красная армия начала освобождать родные места, вот только в конце февраля с ними случилась неприятность. Во время выполнения боевого задания они попали под жестокий артиллерийский обстрел. Вражеский снаряд разорвался неподалеку, взрывной волной опрокинуло мотоцикл, Великанов и Григорьев получили тяжелые ранения, пулеметчик погиб. К великой радости друзей, госпиталь, куда их доставили, находился в освобожденном к тому времени Ростове-на-Дону.

Разрушенный во время боев город было трудно узнать, немало постарались и враги – несколько дней перед отступлением из города они взрывали предприятия, склады, путепроводы, мосты, сжигали здания. Здесь и рассказали им родные и знакомые о многих зверствах, грабежах и бесчинствах, творимых во время оккупации на родной Ростовской земле немцами, их союзниками словаками, итальянцами, а особенно венграми и румынами. Не отставали от них и пособники из местных.

Александр с содроганием слушал рассказ матери о расстреле сотен пленных красноармейцев и тысяч евреев в Змиевской балке. Там же был расстрелян после пыток и дядя Жора, отчим Максима Плотницына. После захвата города немцами он снова пошел в полицаи, но немцам стало известно, что он сотрудничает с подпольной организацией. Дядя Жора умер героем, но для большинства знавших его ростовчан так и остался предателем. Только не для семьи Великановых. Они помнили, что в бытность полицаем он смог сделать так, чтобы малолетнюю Анютку и