Последний бой «чёрных дьяволов» - Сергей Викторович Нуртазин

Старик подошел к плетню, воткнул лопату в землю, достал из-под душегрейки сверток. Тут-то из-за плетня и раздался шепот старшины Широкова:

– Ты чего это, дядя, прятать собрался?

Старик выронил сверток, отпрянул от плетня, перекрестился, перепуганно вскрикнул:

– Изыди, сатана!

Широков ловко перепрыгнул через плетень, присел на корточки, приложил указательный палец к губам, тихо произнес:

– Не шуми, дядя. Это я, старшина, который к тебе вчера за харчами приходил.

Старик опасливо оглянулся на дом, присел на колени рядом с Широковым, схватил сверток, спрятал под душегрейку.

– Чтоб тебя трижды перевернуло, чертяка, до смерти чудок не испужал анцибел оглашенный. Огреть бы тебя лопатой поперек хребтины! Чего в хутор сунулись, дурни? Нынче супостаты здесь, музыканты.

– Какие еще музыканты?

– Енти, как их, итальянцы.

– Понятно, макаронники.

Старик зашипел:

– Какие ишо макаронники? Слухай чаво гутарю. Сказано табе было, что итальянцы. Их в хутор не менее сотни прибыло, а может, и поболе того. Невысокие такие, худощавые, чернявые и дюже говорливые. Кавалерия, все на конях при саблях да при карабинах. Не ведаю, надолго ли, али проездом на ночевку на хуторе остановились. Скорее всего, утром уйдут, поскольку лошадей не расседлывали. Таперича их, почитай, с десяток у меня в хате расквартировались. От них-то и решил спрятать здесь свои сбережения, покуда спят.

– Что, сильно безобразничают?

Старик прихлопнул комара на морщинистой шее, почесал укушенное место.

– Безобразия-то особого от их покуда не было. Это тебе, паря, не германцы и не венгерцы, сукины дети. Кильдима оне дюжа не устраивали. Наоборот, итальянцы енти, когда значит, шашку мою на стене увидели да фотограхфию, где я на коне сижу с пикой, в новом казачьем обмундировании да с георгиевскими крестами на груди, большое, надо сказать, уважение ко мне проявили, ахвицер их меня за стол с собой усадил, вина налил. Название у ентого вина чудное, не то барбера, не то барабера. По мне, так винцо дрянь, я в прежние времена и лучше откушивал. Ну, да Бог с ним с вином, главное, обиды мне чинить не стали, тоже ведь понимаешь, как и я, кавалерия. Только вот оно, как говорится, береженого Бог бережет.

– Это верно, береженого Бог бережет, а вот ты, отец, скажи, кто лошадей итальянских стережет?

– Оне же и стерегут. Как на хуторе появились, сразу половина их стала окапываться на окраине с другой стороны. Наши-то туда отступили, вот и боятся вояки иноземные, что может Красная армия возвернуться, а может, положено у их так, на каждой стоянке окапываться. Только не дюже преуспели оне в ентом деле. Смеркаться начало, так и бросили, а другие, покуда енти копали, помывку устроили, обмундирование свое, значит, в порядок приводить стали, хворму постирали. Не иначе, у их вши завелись. Вона, весь плетень своим бельем да портками увешали, а сторожевое охранение с пулеметом у их на том конце хутора, здесь зараз тольки двое, да и то один в сарае уснул, другой у база рядом с лошадьми пьяный сидит, голову повесил.

– Обстановка ясна… Ты вот что, отец. Закапывай быстрее свои сбережения и иди в дом, а мы тут у твоих гостей незваных экспроприацию произведем.

– Бог с ними, со сбережениями, таперь ужо в хате спрячу, вы тольки, Христа ради, пальбу не учините и курень не сожгите. Мне с бабкой на старости лет да в тяжелую военную годину без крыши над головой оставаться совершенно ни к чему, а новую хату поставить некому, все три сына на фронт ушли. Не знаю, живы ли мои соколики, – старик горестно вздохнул, на удивление проворно встал и засеменил к дому.

Когда дверь хаты со скрипом закрылась, Широков тихо свистнул. Через невысокий плетень один за другим перепрыгнули красноармейцы. Старшина разделил их на две группы по четыре человека в каждой. Одна группа короткими перебежками направилась в сторону хозяйственных построек, другая, возглавляемая старшиной, к лошадям. Великанову и Григорьеву он приказал:

– Оставайтесь здесь, внимательно смотрите вокруг, в особенности за дверью дома. Оружие держите наготове, если кто из итальянцев сунется, дайте знать.

– Как? Стрельнуть, что ли? – поинтересовался Великанов.

– Я тебе стрельну! Угукать, как сова, умеешь?

– Умею.

– Вот и хорошо, значит, в случае опасности угукай, а если нас обнаружат, тогда стреляйте.

– Товарищ старшина, у нас граната есть, если ее бросить в дом, то сразу всех квартирантов положим. Устроим итальянцам шороху.

Широков возбужденно зашипел:

– Не вздумай! Чего мелешь, дурень! Про деда с бабкой забыл, про летчика вашего? Ничего путного из этой затеи не выйдет. Делайте, что приказано!

Тимофей и Александр, как и приказал Широков, смотрели внимательно. Они видели, как по двору движутся черные силуэты, как они выводят со двора лошадей. Одна из них неожиданно заржала, через минуту дверь хаты открылась, из нее вышел мужчина в галифе и белой исподней рубахе. Тимофей угукнул, красноармейцы затаились. Мужчина окликнул сидящего у база солдата:

– Джеронимо!

В ответ послышалась невнятное мычание. Итальянец махнул рукой, зашел за угол хаты, справил малую нужду и снова поспешил в жилище, чтобы продолжить сон.

Когда он скрылся в доме, красноармейцы вынесли со двора тюки. Тюками оказались два связанных пленных итальянца. Третий тюк был принесен Широковым. Это был брезент, в который старшина завернул продукты, взятые из стоявшей во дворе обозной повозки. Один из красноармейцев обратился к Широкову:

– Не ожидал, старшина, что ты на итальянском языке разговаривать умеешь.

– У пьяных один язык, тут и итальянского знать не надо. Пронесло – и то ладно. Главное, что лошадей взяли, пленных, а еще я подарочек прихватил для голодающих бойцов Красной армии.

В брезенте оказались два куля сахара, три банки со сгущенным молоком, пять банок шпрот и галеты. Сейчас эти продукты были очень кстати, но самым важным приобретением стали лошади. Их хватило на всех красноармейцев, на раненого летчика и даже на пленных. Итальянских кавалеристов с кляпами во ртах посадили на лошадей, концы веревок, которыми были связаны их руки, доверили Тимофею и Александру. Привязав их к лукам седел, Великанов и Григорьев сами сели на лошадей. Так, присматривая за пленными, и отправились в путь. Теперь помешать им добраться до расположения частей Красной армии могла только погоня или встреча с неприятелем.

На восток ехали остаток ночи, незадолго до рассвета услышали прогремевшие впереди выстрелы, затем увидели взмывшую в ночное небо осветительную ракету. Похоже, что фронт был рядом. Подгоняя лошадей, устремились вперед и вскоре наткнулись на вражеских солдат. Окрик на неизвестном языке заставил их остановиться.

Старшина тихо произнес:

– Черт! Румыны, их речь… Тимофей,