Белорусское небо - Сергей Иванович Зверев

толкать вручную по снегу мотоцикл триста метров — это не решение. И он бросился к саням. Сенька быстро снял с мотоцикла пулемет и оставил его в люльке. Через пять минут Лещенко повел лошадь под уздцы, а за санями подкатился мотоцикл, привязанный вожжами. Канунников, сидя на мотоцикле, пытался держать переднее колесо прямо. Дело пошло хорошо. Колонны было пока не видно и не слышно, ни немцев, ни местных жителей видно не было. И вот уже копыта Соколика застучали по деревянному настилу моста, вот уже и мотоцикл въехал на мост. Канунников махнул рукой, чтобы тащили мотоцикл в конец моста. Там он намеревался встретить первую машину, которая во главе колонны проедет весь мост и запрет остальных. Отвязав мотоцикл, Канунников велел Лещенко и Седову уводить лошадь с санями в лес и привязать там. А самим занять позицию так, чтобы под их огнем оказалась задняя машина и солдаты.

Забрав пулемет, инженер с летчиком погнали лошадь к лесу. Канунников с Сенькой развернули мотоцикл так, чтобы он перекрывал движение по мосту, приготовили автоматы и две гранаты. Одетые в немецкие шинели и каски, они топтались возле мотоцикла, думая только об одном: чтобы никакие другие немецкие машины не появились раньше колонны с горючим. Завязать с кем-то бой — это полный провал так хорошо задуманной операции. Принять партизан возле мотоцикла за немцев можно только издалека. Канунников и Бурсак терли руки, дышали на кисти, чтобы отогреть. Скоро понадобится точно стрелять, а может быть, и не только это. Хорошо, что теперь есть пулемет, теперь его огнем по задним машинам можно обеспечить успех операции. Пулемет — это сила!

И тут из-за леса появился легковой автомобиль, а за ним бензовоз. Следом выехал еще один бензовоз, потом третий и следом грузовик, крытый брезентом. Канунников взял автомат, проверил его еще раз, откинул и зафиксировал приклад, чтобы можно было стрелять прицельно. Бурсак молча последовал примеру командира. Теперь оставалось только ждать. Две гранаты в люльке мотоцикла лежали уже с отвинченными колпачками, и шнуры взрывателей выпущены наружу. Только дернуть за шнур и бросать гранату.

— Все помнишь, Сеня? — спросил на всякий случай Канунников. — По моей команде открываешь огонь по легковому автомобилю. Твоя задача убить всех, кто в нем. Я открываю огонь по кабине первого бензовоза и, когда он встанет, бросаю одну гранату и вторую. После первого же взрыва бежишь к лесу. Не обращаешь внимания на меня и просто бежишь!

— Да понял я все, лейтенант, понял. Бегу!

Канунников бросил быстрый взгляд на молодого инженера, пытаясь понять его состояние. Боится, волнуется, собран и держит эмоции в кулаке или готов на все и отбросил все страхи? Сейчас лейтенант снова чувствовал себя командиром, как и тогда, когда впервые после училища прибыл в войска. Только теперь Сашка чувствовал всю ответственность за подчиненных, хлебнул горечи войны, знал, как может дорого стоить победа. Ничего, кажется, Сеня тоже многому уже научился. Этот не будет ничего делать не обдумав, характер не тот, хоть и весельчак, балагур. Все правильно сделает Бурсак, это точно.

Колонна приблизилась к мосту, и партизаны, одетые в немецкие шинели и с немецкими касками на головах, стали снова изображать, что никак не заведут мотоцикл, стоявший посреди дороги. Как Канунников и ожидал, легковая машина, двигавшаяся первой, притормозила. Шофер начал нетерпеливо нажимать на сигнал. Партизаны уперлись в свою несчастную машину, делая вид, что сейчас начнут откатывать ее на край моста, чтобы освободить путь колонне. Легковушка приближалась. Вот она остановилась совсем, и из открывшейся двери показалась голова немца в фуражке. Он махнул рукой, затянутой в кожаную перчатку, и что-то прокричал.

— Давай, — громко приказал Канунников.

Через мгновение в руках Бурсака оказался «шмайсер», и Сенька, прижав приклад к плечу, стал бить кроткими очередями прямо в лобовое стекло немецкой легковушки. Водитель был убит первой же очередью, вторым высунулся из двери и повис в окне офицер. Открылась одна задняя дверь машины, но и этот немец не успел выбраться из машины, получив несколько пуль в грудь. Легковушка встала, мотор заглох, а Канунников уже схватил автомат и принялся бить очередями в лобовое стекло первого бензовоза.

Голова водителя уткнулась в рулевое колесо, машина встала так резко, как будто натолкнулась на бетонную стену. Остатки магазина лейтенант разрядил в мотор грузовика. Над капотом поднялись клубы пара из пробитого радиатора. Вся колонна остановилась, на дорогу стали выпрыгивать солдаты из кабин бензовозов и, наверное, из последнего грузовика. Но тут слева с опушки длинными очередями начал бить пулемет. Сразу несколько солдат попадали как подкошенные, остальные заметались под пулями, стали искать укрытие, пытались спрятаться за машиной, лечь под колеса грузовиков.

Это ненадолго, усмехнулся Канунников. Сейчас они сообразят, что три полных бензовоза — это преддверие ада. «И этот ад я вам сейчас устрою». Боковым зрением лейтенант успел заметить, что Бурсак послушно припустился бежать к лесу. Сашка не стал тратить время на смену пустого магазина автомата на полный. Он схватил одну гранату, выдернул за шнур чеку и швырнул ее под мотор первого бензовоза. Следом почти сразу полетела вторая граната. А вот теперь бежать! Канунников развернулся и бросился со всех ног следом за Бурсаком к лесу, когда за его спиной прозвучали один за другим два взрыва гранат. Над головой просвистели несколько пуль, а может, и осколков гранат. И тут лейтенанта будто ударило в спину с такой страшной силой, что он на миг потерял сознание и полетел куда-то в огненную бездну. Перед ним было нестерпимое пламя, за ним тоже. Оно было всюду и даже обожгло все внутри.

Сашка даже не почувствовал падения. Просто до этого он был на ногах и бежал по снегу, и тут же он уже катился среди огня по деревянному мосту, а может, плыл в огненной реке, не чувствуя ничего и не в состоянии дышать. В голове пульсировала или еле трепыхалась на грани сознания последняя мысль, что все-таки бензовозы взорвались, все-таки мост будет уничтожен и бензовозы тоже. Операция прошла успешно. А потом были провал и темнота, длившиеся неизвестно сколько. Неожиданно для себя Канунников вдруг понял, что он жив. Жив, потому что ему больно, неудобно. Его кто-то тянул по земле за воротник шинели, и под горло все время врезалось что-то грубое. И за шиворот попадал снег, но это было даже немного приятно. Он охлаждал шею и затылок, которые горели.

Канунников ощущал то холод, то жар. Мир крутился перед его глазами, то падал, то снова поднимался. Но