Последний бой «чёрных дьяволов» - Сергей Викторович Нуртазин

– Так, Лисковец, любишь ты поговорить, да еще в неподходящее время. Тарахтишь, будто бадья с горохом. Потом свои байки будешь рассказывать, а сейчас бери языка и за мной.

Когда Тихомиров и Лисковец ушли, Григорьев обратился к Вязовскому:

– А теперь расскажи ты мне, друг любезный Константин, чего ты там кричал по-немецки?

– Я, товарищ старший сержант, сеял панику в стане врага. Кричал, что русские прорвались, убили командование, нам конец.

– Молодец. Выходит, не зря я тебя с собой взял. От себя лично объявляю тебе благодарность.

– Благодарность – это, конечно, хорошо, а вот награда была бы куда лучше…

– За наградами, рядовой Вязовский, советую обратиться к командованию. Я, конечно, доложу о твоем героическом поведении во время разведки, но обещать ничего не могу, – Григорьев обратился к Гургенидзе: – Про Вахтанга тоже расскажу, как он камнем фрица укокошил.

– У нас есть поговорка: «На войне то оружие хорошо, что под руки попадет».

– Это верно, Вахтанг, только если бы ты фрица по голове аккуратнее бил, то мы бы двух языков приволоки.

Гургенидзе виновато понурил голову:

– Извини, командир, не рассчитал.

– Ничего, бывает… Главное то, что все живыми вернулись. Пойдемте отдыхать. Завтра, может, не до этого будет.

После возвращения из разведки Григорьеву удалось немного вздремнуть. Ему приснилось, что он снова десятилетний мальчишка и лежит на песке на берегу Дона, в одних трусах, охотно подставляя обнаженное загорелое тело солнечным лучам и ласкам теплого ветерка. Рядом его лучшие друзья: Тимофей Великанов, Максимка Плотницын и Лева Багдасарян. Лежат на спинах, смотрят, как по прозрачному голубому небу белыми курчавыми овечками неспешно плывут облака, мечтают о будущем, о чем-то светлом и хорошем. Слышится крик парящих над ними белокрылых чаек, плеск воды, но неожиданно эти звуки сменяются раскатами грома, которые преобразуются в устрашающий и оглушающий рев танковых моторов и лязг гусениц. Облака в небе темнеют, превращаются в тяжелые стальные тучи, из которых вылетают самолеты с крестами на крыльях. Их так много, что они заслонили солнечный свет. Дымный густой сумрак опустился на берег и реку. Теплый ласковый ветерок сменился холодным, ураганным ветром. Друзья вскакивают, испуганно озираются по сторонам. На них наползает громадина немецкого танка. На лобовой броне белой краской нарисован знак СС и череп с перекрещенными костями. Дуло пушки хищно смотрит на беззащитных мальчишек. Они пытаются убежать, но порывы ветра бьют им навстречу, швыряют в лица горсти песка, мешают бежать вперед. Танк все ближе, он догоняет и подминает под себя Левку Багдасаряна. Александр слышит отчаянный предсмертный крик, продолжает бежать. Следующей жертвой железного чудовища становится Максимка Плотницын, затем Тимофей. Железное чудовище с грохотом и скрежетом, медленно, но неотвратимо приближается к нему. Александр оборачивается, видит его окровавленные траки, спотыкается, падает. Лязгающая махина наезжает на него. Перед глазами металлическое днище, тяжесть сдавливает грудь…

Собственный крик разбудил Григорьева. Он резко поднялся, сел на расстеленной на земле шинели, ошарашенно оглянулся по сторонам. Танка не было. Сердце бешено стучало, на лбу выступил холодный липкий пот.

– Ты чего кричишь, командир? – спросил бодрствующий Вахтанг Гургенидзе.

– Ничего. Сон плохой приснился.

– Про войну.

– Про войну.

– Мне тоже часто такие сны снятся.

– Наверное, они нам и после войны будут сниться.

– Наверное, будут. Эта боль в сердце теперь с нами надолго. У нас в Грузии говорят, боль пальца сердце чувствует, боль сердца – никто. Правда, я последние дни все больше родные места во сне вижу, горы, море, а еще прадеда. Надеюсь, он меня дождется. Совсем старый уже.

Этот разговор произошел на рассвете, когда к немцам пришло возмездие.

* * *

Обманчивую тишину весеннего утра разметали залпы сотен пушек и гаубиц. «Бог войны» первым нанес удар по врагам, земля содрогнулась от многочисленных взрывов, нещадно крушивших оборонительные сооружения и технику немцев. Заговорили орудия самоходных установок. К ним присоединилась артиллерия американцев. С ужасом немецкие вояки услышали, как «заиграли» смертоносную мелодию «сталинские органы», с любовью и уважением называемые русскими бойцами «катюшами». С оглушающим воем понеслись огнехвостые реактивные снаряды к их позициям. Аркадий Лисковец с удовлетворением наблюдая эту картину, злорадно произнес:

– Ага, полетели Раисы Семеновны в гости к фрицам! Принимайте гостей незваных, сволочи! – обернувшись к Красильникову, добавил: – Гляди, Миша, видать, услышало тебя командование, вона как садят, снарядов не жалеют.

Ефрейтор удовлетворенно улыбнулся:

– Правильно, что услышали, а снаряды жалеть нечего, все одно конец войне.

Едва Михаил Красильников договорил, как в безоблачном небе послышался нарастающий гул самолетов. Это были краснозвездные истребители-бомбардировщики Як-9. На головы эсэсовцев посыпались бомбы. Позиции немцев превратились в сущий ад. Некоторые из них в отчаянии попытались прорваться к американцам, но те встретили их огнем. Солдатам Гитлера оставалось или сгореть в огненном кольце, или сдаться. Григорьев, наблюдая за происходящим на холме, вспомнил, как в сорок втором году в степях между Доном и Волгой их полк вот так же методично уничтожали фашисты. Что ж, долг платежом красен…

Позиции немцев непрерывно утюжили до наступления ночи, в темноте снова пошли в атаку, но противник, не в силах оказать достойный отпор после долговременного сокрушающего обстрела и бомбардировок, выбросил белый флаг. Атаку приостановили, лишние жертвы были не нужны, поэтому терпеливо ждали, когда закончится встреча представителей Красной армии и командующего немецкой группировкой. Один только ефрейтор Красильников проявлял нетерпение и нервничал:

– Что же они так долго, мать их? Много ли ума надо – роспись на бумаге оставить. Одного не пойму, зачем этих нелюдей в плен брать? Еще один день покормили бы их снарядами, и осталось бы от фрицев мокрое место…

Лисковец пытался урезонить товарища:

– Какая бешеная муха тебя укусила? Ты, Миша, со вчерашнего дня не в себе. Потерпи немного, капитуляция – дело серьезное.

Красильников протяжно зевнул, посмотрел на усеянное звездами небо.

– Может, и серьезное, только бы уж скорее все это закончилось. Спать хочется, – ефрейтор глянул на трофейные ручные часы. – Время-то, почитай, три часа ночи.

– Все бы тебе, Красильников, поспать. Так бы всю войну и проспал. Вечно сонный ходишь.

– А ты нет? Забыл, когда на Прагу двигались, как ты уснул за рулем и чуть мотоцикл в овраг не загнал? То-то. У меня, Аркаша, на данный момент жизни имеются три заветных желания. Во-первых, увидать семью, во-вторых, помыться в баньке, да веничком духмяным, березовым или дубовым попариться…

– Вместе с Екатериной Васильевной, – ввернул свое слово Лисковец.

– Можно и с Екатериной Васильевной, я не против. А в-третьих, желаю