Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов

в Советском Союзе, распавшемся весьма нескоро после смерти Отца Народов. Но и здесь, если присмотреться, вполне подходила теория “вирусов”: несмотря на железную дисциплину внутри организации, несмотря на самое активное привлечение науки для ее обслуживания, несмотря на выдающиеся организаторские качества ее руководителей, она разрушалась идеологией, грубой, корявой, алогичной, совершенно не соответствующей изменившимся обстоятельствам.

Молодой компьютерный гений очень осторожно донес свою идею до приближенных имама. Сам он не хотел становиться крупным лидером тайного исламистского движения; поскольку до мозга костей являлся хаккером. Он, по существу, сам был вирусом, хотя и обладающим интеллектом, превосходящим примитивную организацию вируса.

Его идеи не полупили адекватной поддержки у высокопоставленных деятелей — главным образом из-за своей кажущейся оторванности от реальных обстоятельств. Так в свое время даже выдающиеся специалисты в ядерной отрасли не верили в скорую реализацию открытого ими же явления распада.

Но нашелся все же один человек, сумевший по достоинству оценить идеи незаурядного хаккера. Он понимал, что лидеры исламских — или, говоря более обобщенно, антизападных — движений не могли услышать молодого доктринера из-за своей идеологической зашоренности, из-за своего воинствующего политиканства. Он и сам попортил достаточно нервов и времени в общении с ними.

Создатель доктрины вируса погиб при самых загадочных обстоятельствах, не оставив своего имени в истории, а усвоивший его идеи выпускник Сорбонны, много читавший о масонах и розенкрейцерах, начал построения своей империи.

Эликсир любого развития, движитель всего на свете — деньги. И они полились по невидимому руслу. Чтобы обеспечить их постоянное течение, строителю империи пришлось потратить немало сил на то, чтобы уговорить нефтяных шейхов и наиболее удачливых коммерсантов, выходцев из мусульманских стран, раскошелиться. Деньги они давали только под реальную программу, хотя и долгосрочную. Он предложил им в обмен на деньги товар, имеющий в современном мире самую высокую цену — информацию. Он сообщал им настроение в Конгрессе Соединенных Штатов относительно решения предстоящего совещания ОПЕК — организации стран-экспортеров нефти — увеличить цену сырой нефти до восемнадцати долларов за баррель. Он отмывал деньги латиноамериканских наркодельцов, с помощью этих, уже почти “чистых” денег лоббировал решение некоторых вопросов в самом консервативном в мире парламенте — парламенте Великобритании (консервативном по своей сути, а не потому, что там давно бессменно верховодили тори). Он выступал посредником при покупке нефтяными миллиардерами особняков в Лондоне и посещал виллы под Парижем, в которых жили богатые иранцы, еще не застреленные посланцами аятоллы.

Если бы он сказал этим денежным мешкам, путешествующим по всему миру на собственных авиалайнерах, покупающим в Европе замки, построенные три века назад, набирающим в свои гаремы европейских красавиц — если бы он сказал им, что знает, как обеспечите мировое господство, они наверняка бы сочли его безумцем или просто аферистом, позабыв даже обо всех его услугах, самая мелкая из которых была на уровне компетенции министра европейского государства. Они считали, что уже обрели это господство — если не купили еще на свои деньги оставшуюся часть мира сегодня, то наверняка сделают это завтра.

Он не вступал с ними в споры по таким поводам, он даже не обращал их внимания на то, что сначала сделал с супербогатым Кувейтом Саддам Хуссейн и что потом сделали с Хуссейном американцы. Зачем говорить людям вещи, которые они не хотят слышать? Лучше говорить приятное — на родине его предков существует пословица о том, что доброе слово способно даже змею из норы заставить выползти.

Если бы он не то что заявил публично, а намекнул бы в разговоре о своем истинном отношении к мусульманской религии, его постигла бы учась Салмана Рушди — или даже похуже, ведь опальный писатель мог скрыться, занимаясь разве что сочинительством в уединении, а он себе такой роскоши позволить не мог, слишком много дел ожидало его впереди. Но он совершил хадж в Мекку, а отправляясь на встречу с иранцами, не надевал галстука, являющегося в сознании последних символом христианского нашейного креста. Находясь в Саудовской Аравии, он носил исключительно халабею и бурнус.

Он принимал терроризм, как данность, руководствуясь мудростью горячо нелюбимых им европейцев, гласящей, что история не любит сослагательных наклонений — раз терроризм существует, значит, так и должно быть. Конечно, терроризм, даже в нынешней его форме мог быть и помасштабнее. Да, террористы могли перестрелять целую олимпийскую команду израильтян, но они не могли не только добиться права на создание собственного государства, но даже сдвинуть израильтян хотя бы на пядь с занятого ими правого берега Иордана. Да, они могли взорвать американский самолет над шотландской деревушкой и даже убить Анвара Садата, но в конце концов они ничего не смогли противопоставить “Буре в пустыне”.

И только в одном месте земного шара развитие событий укладывалось в схему его планируемых на будущее действий — на родине его предков, в Чечне. Его прапрадеда еще мальчишкой родители увели из покоренной русскими Чечни в Иорданию. Но в чужом краю никто из чеченской общины не забывал об оставшихся в Чечне родственниках — пусть одни из них уже умерли, а о других имелись только очень отрывистые сведения.

Не очень многочисленная чеченская диаспора имела своих выдающихся представителей, людей, добившихся вершины богатства и власти. Чеченцы могли постоять за себя и не боялись затеряться в большом неласковом мире. И когда Хасбулатов стал председателем Верховного Совета России, а Дудаев объявил часть территории Чечено-Ингушетии Независимой Республикой Ичкерией, диаспора встретила эти события с ликованием.

С началом перестройки в Советском Союзе он не один раз успел побывать там. Естественно, что в первую очередь он поехал на родину предков. С Джохаром Дудаевым он встречался еще до того, как тот стал президентом Ичкерии. Он пообещал Дудаеву поддержку — и финансовую, и даже политическую. Ему показалось, что тогда Дудаев отнесся к его заверениям почти так же, как относились к ним главари боевиков типа Абу Нидаля.

В ноябре девяносто первого он опять поспешил в Чечню. Разговор с Дудаевым у них сразу пошел о главном: неистовый Руцкой добивался введения на территории Чечни режима чрезвычайного положения.

— Ты можешь рассчитывать на нашу поддержку, Джохар, — опять уверенно заявил он. — Более того, мы — и в первую очередь я лично — очень заинтересованы в том, чтобы Чечня оставалась независимой.

И он не кривил душой, говоря о себе. Аэропорт Грозного, авиарейсы, о которых знал только ограниченный круг людей, были в его распоряжении. Гашиш, опий-сырец, героин — это шло в Российские города, это переправлялось дальше в Европу, это могло бы пойти и еще дальше, за океан, если бы