Железный гомункул - Павел Александрович Шушканов

не совсем заслужены. Но потом я поднялся наверх по узкой винтовой лестнице в световую камеру, и остров, который казался мне пошло-безвкусным серым плато в обрамлении рубиновых стал, предстал в совершенно новом свете. Отсюда любители маратели холстов казались назойливыми насекомыми, склизкими рачками, забравшимися погреться на плоские камни из морской пены. Я же наконец разглядел то, что недоступно с берега – исполинский каменный глаз без зрачка с мертвой серой радужкой в окружении воспаленного века среди пенной чешуи безбрежного океана. Если океан Европы жив и сам по себе чудовище, полное других чудовищ, то Исланд – его око, устремленное своим взглядом в низкое небо. Выхватив из-за пазухи альбом, я немедленно принялся набрасывать мелками открывшееся мне явление, пока сгущающиеся сумерки и поднявшийся ветер не загнали меня обратно в нутро маяка.

Старик был запаслив, особенно по части травяных сборов, заменявших чай, к которому я так привык на островах Архипелага. Не разбираясь в таких премудростях, я смешал сразу несколько особенно ароматных и залил кипятком из пузатого чугунного чайника. Долгие вечерние часы я проводил под шум закипающего чайника, шелест прибоя и перекладывания исписанных мелким почерком журналов. Бывшему хранителю было скучно, и тогда сухой текст его записей обрастал налетом беллетристики, витиеватых описаний и предположений о природе шумов, иногда доносившихся из глубин моря. Встречались и рисунки. Хранитель рисовал плохо, и это забавляло меня: неуклюжие борющиеся с волнами шхуны, потрепанные непогодой дирижабли с полусдувшейся обшивкой и оборванными канатами, смотрящие сквозь прозрачные волны пустые глаза кракенов… Некоторые картинки показались мне забавными, и я перерисовал их в свой альбом.

Остальное пространство маленькой жилой комнаты занимали тяжелые куртки и сапоги, фляги с питьевой водой и полки с лекарствами: порошки в скрученных бумажках, россыпь белых таблеток, колбы с микстурами и стеклянный шприц со сломанной иглой – вероятно, прежний хозяин сильно болел, но не собирался сдаваться. Предаваясь изучению чужих вещей и наслаждаясь видами острова под закатным небом, я не сразу услышал настойчивые удары в дверь. Тем не менее, они доносились снизу все отчетливее и громче. Первым моим порывом было затаиться и не открывать дверь, но наверняка ночной гость видел мою тень в окне. Да и сам свет лампы явно выдавал мое присутствие.

Прихватив со стола нож для бумаги, который вряд ли можно было посчитать серьезным оружием, скорее вещью для самоуспокоения, я направился вниз.

Незнакомец не выглядел грозным или опасным. С его плаща капала вода, хотя за стенами царило безоблачное небо. Ниже меня на голову как минимум и руки пусты. Сухощавые, словно ветки, торчат из широких рукавов. Он не прятал их в карманах, скорее нервно перебирал пальцами перед собой, словно искал невидимую пуговицу на плаще. Очень бледное лицо покрывали частые, но неглубокие морщины.

– Чем могу помочь? – спросил я.

Незнакомец прищурился, всматриваясь в мое лицо, затем опустил руки и вздохнул. Мне показалось, что он сильно чем-то разочарован или раздосадован, хотя его белое лицо оставалось непроницаемо спокойным.

– Видимо, я опоздал, – сказал он.

Он собирался уйти, но его изможденный вид заставил меня остановить его. Я неловко ухватил незнакомца за рукав и вдруг почувствовал, насколько он невесом, а значит, вряд ли опасен. Вероятно, так же болен, как и смотритель маяка.

– Вы, стало быть, приятель господина…

– Люмус. Я называл его так. Он был хорошим человеком и вполне заслуживал того, чтобы его проводили достойно, не в тишине одиночества. Но, видимо, я все же опоздал.

Я вздохнул в знак поддержки, огляделся и виновато развел руками.

– Я как раз собирался пить чай. Если вы не против, составьте мне компанию. Вы совсем промокли.

Незнакомец с удивлением осмотрел свой плащ и, пожав плечами, вошел.

– Там наверху…

– Я знаю, спасибо.

Он поднялся, не дожидаясь меня, что могло бы смутить меня, но не сегодня. Я работал тут меньше суток, и эти будущие руины еще не стали моим новым, пусть даже временным, домом. Из моего тут были только неразобранная дорожная сумка на кровати и блокнот с эскизами, задолженный карандашом. Даже чай я пил из алюминиевой хозяйской кружки.

К чаю незнакомец притронулся не сразу. Поначалу только грел пальцы о горячий металл. Плащ он не снимал и в свете масляных ламп казался бесформенным черным грибом, выросшим в сыром углу. Плащ и следы на полу немного подсохли, и мне теперь было неловко лишь от того, что эту комнату, да и маяк в целом он, скорее всего, знал куда лучше меня. Будто в гостях у собственного гостя. Я поёжился и снова поставил чайник на засаленный конфорку.

– Вы дружили с ним?

Незнакомец поднял на меня взгляд и непонимающе качнул головой.

– Я про бывшего хранителя. Я думал, что вас многое связывало.

– Как и всех нас: желание проснуться утром, быть выслушанным и по возможности сытым. Но если вы говорите о дружбе, то, скорее всего, так и было. В вашем понимании, разумеется.

– Думаю, если человек был вам дорог, то это явный признак дружбы…

– Он был мне безразличен, – перебил мой собеседник. – Я всего лишь хотел достойно проводить его.

Незнакомец явно был не в себе, но его щуплое телосложение и измождённый вид никак не нагнетали угрозы. В конце концов, я просто похвалил себя за радушие, хотя и намеревался как можно скорее проводить незваного гостя домой.

– Как мне обращаться к вам? – спросил я.

– А на что я похож?

Я усмехнулся.

– Ну, если честно, то на страшный сон, – сказал я, никак не желая обидеть гостя. Просто сравнение показалось мне забавным.

Незнакомец серьёзно кивнул.

– Что ж, пусть я буду Сон. Меня устраивает. Это на островном ланге, верно? На конкордийском вы назвали бы меня Сомей. Тоже красиво, хотя всё ещё далеко от моего настоящего имени, – он наконец отхлебнул горячий чай и сжал тонкие, почти прозрачные губы. – Вы придаёте именам слишком большое значение, будто в них есть какой-то сакральный смысл. А по сути имя – не более чем инструмент для обращения. Даже для идентификации оно подходит не всегда. Я мог бы взять пять-десять имён, каждое на определённый случай жизни, и это было бы куда удобнее, чем носиться с ничего не значащим присвоенным с рождения прозвищем, к тому же ещё и не уникальным.

Я усмехнулся.

– Видимо, в таких вот беседах вы и коротали время за чашкой чая?

Собеседник пожал плечами.

– В основном говорил я. Люмусу говорить было тяжело – болезнь совсем подкосила его в последнее время. Мне иногда казалось, что это незримо заразный недуг, которому подвержено