Врата тайны - Ахмет Умит

– Мама, что такое? Что-то плохое произошло?

– Пожалуйста, будь спокойна, Карен, – ей не очень хорошо удавалось спрятать прорывавшееся в голосе горе, – постарайся не падать духом.

– Мама, ты меня пугаешь!

– Несколько минут назад мне позвонили. Из Пакистана… Звонил Шах Несим. У него была новость про твоего отца. Твой отец… – ее голос дрожал, – твой отец умер, дочка.

Она больше не могла сдерживаться и зарыдала.

Я так и замерла с телефоном в руке. Перед глазами появилось улыбающееся лицо отца, выходящего на радение. Наверное, поэтому я не испытала шока. Да, мне было грустно, но сердце мое не опутала черная тоска. Я думала о том, что мой отец был счастливым человеком, жил и умер, как хотел сам. Пусть к таким выводам я пришла на основании одного сна – мне хотелось в них верить. К тому же я узнала о смерти отца ровно после того, как увидела его выходящим на радение, то есть обретающим свободу, и это увеличило мою веру в истинность увиденного. Эта вера не давала мне отдаться печали. Потому что в моем сне отец был спокоен.

Когда мамины всхлипы немного утихли, я спросила:

– А как он умер?

– Американцы разбомбили пакистанскую деревню в Северном Вазиристане. Там находилась обитель, в которой жили твой отец и Шах Несим. Семь человек было убито на месте, множество ранено. Среди раненых был и Пойраз. Он месяц лежал в больнице.

– Целый месяц? – я разозлилась. – Почему Шах Несим раньше нам не позвонил?

– Твой отец не разрешил, не хотел нас расстраивать. Он был в плохом состоянии, мучился болями целый месяц. Хотел умереть… И вот сегодня наконец-то отошел. Шах Несим говорит, что там поднялся сильный северный ветер. Пойраз, когда услышал его завывания, обрадовался и пробормотал: «Тот, кто принес меня сюда, меня же и заберет отсюда». Потом закрыл глаза и принялся вслушиваться в вой ветра. А перед тем как сделать последний вздох, он улыбнулся. Так сказал Шах Несим.

– Это же хорошо, мама, – проговорила я, – не каждому дается умереть счастливым.

– Но, Карен, он же так мучился…

– Это верно, но до самого последнего вздоха он не хотел нас тревожить.

– Так и было, не правда ли? – мама ожидала от меня положительный ответ. – Чтобы не расстраивать нас, он промолчал о своих ранениях.

Она не хотела верить в то, что отец просто мог о нас позабыть.

– Конечно. Он не хотел нас расстраивать, волновать, поэтому ни о чем и не сообщал.

– Он хотел сам завершить свое путешествие… Не хотел стать для кого-то грузом…

Ее голос вновь задрожал, она была готова опять заплакать. Я решила переключить ее внимание на другое:

– Хорошо, а что с похоронами? Где мы устроим церемонию?

– Твой отец не хотел никаких церемоний. Заставил Шаха Несима дать слово, что тот никому не расскажет, где он похоронен. Не знаю… А что ты думаешь? Может, нам следует поехать в Пакистан и забрать его останки?

Такой поступок был бы неуважением к его памяти.

– Нет, мам, мы должны принять его выбор…

– Ты права. Твой отец не придавал важности физическому телу, для него дух всегда был главнее.

Ее голос наконец стал спокойней.

– И его дух навсегда останется с нами, мам.

Она твердо, но с ощутимой грустью произнесла:

– Не знаю про дух, но память о нем всегда будет с нами.

Разговор закончился, я откинулась на спинку кровати и задумалась. Кем был мой отец? Каким он был человеком? Он действительно хотел слиться с Богом? Что заставило его встать на этот путь? Действительно ли он любил меня и мать? Действительно ли он нас не забыл, как я увидела во сне? На эти вопросы моя мама, я, Шах Несим и Иззет-эфенди дали бы совершенно разные ответы. Очевидно было только одно: моего отца унес из этого мира тот же ветер, что и принес его сюда.

46

Каждый ребенок – это надежда

До посадки оставалось полчаса. Стояла ясная погода, заходившее за горизонт красное солнце тянулось к спрятанному за тысячи километров под тоненьким слоем облаков кусочку темно-коричневой земли. Я вздрогнула и резко вышла из задумчивости. Что это за самолет? Я перевела взгляд на соседку – нет, я ей была неинтересна, она внимательно смотрела на электронное табло, которое показывало, когда мы должны приземлиться. Я с интересом повернулась назад. Два кресла сзади были свободны. Посмотрела вперед – там сидела молодая парочка. Темные волосы девушки перепутались с черными волосами ее молодого человека. Я прислонилась лбом к окошку иллюминатора и уставилась на видный внизу кусочек земли, словно он мог ответить мне, где я точно нахожусь – над Анатолией или над родной Англией? Где приземлится этот самолет – в солнечной Конье или дождливом Лондоне? Не знаю…

Можно было бы спросить стюардессу, но мне этого не хотелось.

Что со мной произошло? Была ли это длительная галлюцинация или сон, перемежающийся кошмарами? Или все это было правдой?

Где граница между реальностью и фантазией? Я уже не сказала бы точно, где заканчивается реальная жизнь и где начинается сон.

Я посмотрела на свои пальцы – подаренного Шамсом кольца не было. Действительно ли я видела Шамса? Действительно ли встретилась с отцом? Простила ли я его? Умер ли он? Я ни в чем не была уверена, но мне не было от этого плохо. Потому что меня наполнял невероятный покой, меня переполняло великое счастье.

Счастье незнания, покой, рожденный принятием непонятого, удовлетворенность, принесенная способностью не думать. Если мозг занят распутыванием загадок, то и сердце не может быть спокойно. Я прикоснулась рукой к животу, чтобы почувствовать своего ребенка, который был еще бесконечно далек от того, чтобы как-то проявить себя. Я его не почувствовала, но все равно знала, что он там. Ведь он был единственным элементом всей истории, в котором я могла быть уверена на все сто процентов, он – ребенок, который рос в моем животе с каждым ударом моего сердца, с каждым моим вздохом, с каждым взмахом моих ресниц. Он был реальным, настоящим, гораздо более удивительным, чем все галлюцинации, сны и видения. И я приняла решение: я его рожу. Что бы ни говорил черный дервиш из снов, в этом мама была права: если и есть что-то, что может уподобить человека Богу в этой жизни, то это возможность подарить миру нового человека, дать кому-то новую жизнь, внести свой вклад в продолжение человеческого рода. Потому что каждый ребенок – это надежда. Как