Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

– Ты мудрый человек, Сергей устат.

– Нет, Карим, я пока далек от мудрости, как рот от уха. Мудрости ум – помеха.

– Не знаю, что помеха мудрости – избыток ума или скромности, но я знаю цену золоту. Мы не будем дразнить ищеек.

Голубой снова улыбнулся одной щекой. Афганцы не любили и не умели вести любезные витиеватые разговоры, рассыпаться сладкой халвой, так что стоило оценить и поощрить наконец старания полковника.

– Хорошо, Карим, хорошо. Хорошо, что ты умеешь ценить дружбу. Москва далеко, Бог высоко – так у нас говорят.

Полковник согласно кивнул. Он понял, что русский готов перейти к делу и желает получить аванс. Что ж, ты сам этого хотел, Карим. Ты сам этого хотел, посылая Горца.

Курой рассказал Голубому часть того, что знал о планах Назари, о тергруппах, отправленных в Европу. Ему казалось, он говорил долго, излишне долго, но, когда закончил, солнце все еще висело над макушкой Садриддина, а стражи порядка по-прежнему наслаждались душистыми шариками.

Зато Голубой размышлял над ответом вечность. Взвешивал, вспоминал. Полковнику надо было дать нить, ведущую в Москву. Только в Москве он мог быстро продать своих взрывников за стоящий военный рубль. Нет, пожалуй, не столько военный, сколько политический – Масуду этой тяжкой осенью как никогда нужна политическая инициатива, подкрепленная оперативными средствами, иначе махнут в мире усталой рукой на правительство Раббани, отдадут афганский флажок Мухаммеду Омару.

Полковнику нужен был выверенный, на сто процентов точный пас, чтобы не попал он в водовороты и воронки российских токов власти. Был такой человек у Голубого – частный уже, как и он, но грамотный человек, который не навредит и, скорее всего, поможет. Но он думал. Думал о том, зачем ему, частному лицу, все это нужно? Что, в конце концов, ему с этого? Забота об Ахмадшахе не сулила ему сейчас ничего, кроме мигрени, вроде той, что подкосила Курдюма. Звездочка его с каждым днем взросления только молодела, и он начал бояться старости, он стал дрожать ночами при прикосновении нежных жениных рук, стал сторониться еще недавно так чаровавшей его ласки. Он начал ревновать, пока не умом, но сердцем, в котором все меньше места оставалось Ахмадшахам и Хакматьярам, Рахмоновым и Путиным, Каримам и их Горцам. Там, рядом с Алисой-звездочкой, еще жила, свернувшись на коврике у ее ног, его собственная родина Россия, а вокруг уже не было ничего. Пустота. Космос.

«Последнее дело возьму на себя», – наконец подвел черту под столбиком мелких, черненьких, как цифирь официанта, мыслей бывший подполковник Голубнов и придвинулся ближе к собеседнику.

2000 год. Москва

Курой в Москве

Полковник Курой приземлился в Москве, пребывая в хорошем духе. Но по мере проникновения в глубь сложного, то мягкого, а то ребристого вещества, этой субстанции, названной городом, его настроение падало по самой решительной кривой. Пограничники долго вглядывались в его паспорт, таможенники беззастенчиво вытряхнули содержимое сумки, а затем ощупали его бока, и, не успел он добраться от аэропорта до станции электрички, как тут же попал к другим неласковым, но жадным до денег людям, видно, по ошибке получившим на какой-то спектакль милицейскую форму. «Раньше таких сами русские звали душманами», – зло бормотал полковник всю дорогу до облупленной гостиницы на юге Москвы. В вагоне метро женщина средних лет оттолкнула его и села перед его носом на сиденье, вдобавок окрестив странным словом «черно-желтый».

Полковник не понял, отчего он черно-желтый, и затаил обиду, а мелкая обида, как известно, отягощает сердце хуже большой беды. Наконец администраторша в гостинице, мило улыбаясь густо напомаженными губами, раздвинувшимися немыслимым образом до самых ушей, пообещала столь милому господину лучший, самый лучший номер и поселила в клетуху со сломанным холодильником и испускающей последние, но весьма шумные вздохи-скрипы лежанкой.

Да, Москва открылась полковнику совсем не такой, какой он помнил ее раньше, и ему остро захотелось обратно. Нет, не в Афганистан, упаси боже, а в то время. Последней его надеждой оставался цирк. Но до цирка предстояло звонить тем, кого приготовил ему подполковник Голубой.

Ларионов сперва не расслышал приглушенный треск телефона. Звонка в столь позднее время он не ждал, а слух уже стал его подводить. «Ты у меня, дед, глухой тетеря», – говорила ему внучка, по выходным забиравшаяся ему на колени и, долго притоптывая, исполнявшая то ли казачок, то ли ламбаду. Было больно, но дед, конечно, терпел. Больше того, он старался изо всех сил и слышать и видеть лучше, дабы «соответствовать», как выражалась дочка. Он даже «забывал» иногда надевать очки, из-за чего не раз выходили уже конфузы – то вилку со стола смахнет, то на ногу любимице наступит.

Но этот день, оставшийся за спиной, был будний и скучный, так же как и тот, что ждал его впереди, за перевалом ночи. И потому надобности вслушиваться в сумерки Ларионов не испытывал, тем более что по обычаю, здоровья ради и дабы не поддаваться будничности, глотнул вечерком коньяка. «Старик стариком», – сказал бы посторонний, глядя на Ларионова, шаркающего в протертых шлепанцах к телефону. Но если бы тому же постороннему довелось увидеть хозяина, идущего с кухни в гостиную после недолгого телефонного разговора с приехавшим в Москву незнакомым ему афганцем, то подивился бы произошедшей в нем перемене, скинувшей с его плеч добрый десяток лет.

Партнеры ценили Голубого именно за то, что решения он находил всегда точные, хоть порой и странные, нелепые на первый взгляд.

Когда люди Ахмадшаха обратились к нему с просьбой вывести их на российские влиятельные круги, не связанные с непредсказуемыми администрацией и правительством, Голубнов долго не сомневался – Курого надлежало вывести на «Вымпел», на этих «новых масонов», совместно созданных советским и постсоветским временами. Он знал, что предок МОО «Вымпел» – международной неправительственной общественной организации, объединяющей «ветеранов подразделений спецназа ГБ», – был в свое время грозным, редким и дорогим диверсионно-разведывательным инструментом советского государства.

В девяносто первом Бог и начальник разведки Шебаршин уберегли офицеров от штурма безоружного ельцинского Белого дома, а вот в девяносто третьем, когда потрепанную десятью годами Афгана элиту послали разбираться с сотней красно-черных депутатов и несколькими сотнями баркашовцев, им уже было не отвертеться. Но, вместо того чтобы учинить новый «штурм дворца» и ликвидировать «главных», они пошли без оружия и спокойно вывели наружу вице-президента, возомнившегося себя по меньшей