"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

с собой. Он позвонил ей ночью, когда вскрыл себе вены в ванной. И сказал, что уходит навсегда. Она бросилась в Москву к нему. А он это знал… Кровь вытекала медленно из ран, он боялся, что она приедет и остановит его. Поэтому он пошел и повесился. Она увидела его уже мертвым в петле. Ее прямо там, в зале нашего арбатского дома, сразил инфаркт. Вот она – голая правда, Стас…

– А вот тебе – моя правда, Мармеладка, – ответил Четвергов. – Твои шрамы, твоя изуродованная харя… те ножницы – они на совести Риги, а не Великой. Это Рига силой внушения заставила, загипнотизировала тебя тогда. Доказала Великой, да и мне, сопляку, что дар у нее – какой-никакой – все же есть. Она призналась мне в этом поступке потом в постели. И она не лгала. Она торжествовала, считая себя особенной, сильной. Четвертой.

– Гипнотизировать, внушать, калечить она была способна, но не убивать, – произнес Гектор. – Что вы натворили с ней оба?! Ты дал ей яд во время чаепития в саду?

– Смерть моего сына я бы ей не простил никогда, – ответил Четвергов. – Я поверил в ее виновность в смерти Данилы, потому что до этого была Мармеладка и трагедия с пилой. И всему этому кошмару, ее маниакальности, ее злобе, ее паранойе, ненависти и одержимости собственной исключительностью надо было положить конец. Да, это я отравил ее. Я приехал к ней домой. Сказал, что нам пора объясниться. Она меня приняла. Она меня слишком презирала, чтобы опасаться.

– А яд бродифакум был тобой заказан загодя по интернету на имя подруги детства, Сони, чтобы запутать следы? – спросил Гектор. – До чего вы дошли в своем террариуме… ящерицы долбаные, уроды…

Катя внезапно вспомнила – они в комнате Мармеладовой среди множества старых цирковых фотографий… И Гектор вскользь упоминает о дорогом кофе, аромат которого витает в квартире и который явно не по карману пенсионерке… А Мармеладова говорит о курьерах с продуктами, которых присылает Четвергов. Приезжают, привозят сумки… что-то путают, потому что он заказывает много и себе тоже, и ей… Курьеры возвращаются, меняют сумки, что-то забирают – то, что якобы было перепутано… Оставляют продукты, покупки, перевозя, забирая сумки, пакеты, коробки…

Вот так все это было сделано, организовано… По лицу Гектора она поняла – он думает о том же. Он тоже догадался.

– А до чего дошел ты, полковник? Зачем ты сунулся в наше, так сказать, семейное дело? Зачем вы оба сунулись? – зло парировал Четвергов. – Ты таким образом завоевываешь любовь и внимание женщины, которая тебе нравится, на которую ты запал, да? Я когда-то тоже запал на Регину, я добивался ее всеми способами, я хотел ей доказать… Не тебе нас с ней судить! Что мы творили, как жили, как сходили с ума… Может, то был акт не мести, а высшей страсти? То, что я не простил ей смерть нашего сына, которого она принесла в жертву своему безумию, своей одержимости Четвертыми? А я не смог его спасти, уберечь. А как бы ты поступил на моем месте, полковник? Простил бы? Не надо, не отвечай… Я по глазам твоим ответ читаю. Я, как только тебя увидел, когда вы заявились ко мне в дом в первый раз, понял, что у меня с тобой будут большие проблемы. Потому что ты… может, именно ты в силу каких-то обстоятельств в своей жизни подошел ближе всех нас к тому, что моя бабка Великая Мегалания Коралли искала в людях так тщетно… Я говорю не о даре… не о способностях экстрасенсов, а о силе духа… Зачем вы сунулись? Что мне теперь делать с вами обоими?

– А что ты хотел сделать с подругой детства? Зачем ты украл ее среди ночи из квартиры, как вор?

– А что мне оставалось? Наша безумная Соня продолжала бы болтать и болтать… В следующий ваш визит к ней она бы обвинила меня в убийстве Регины. Обычные нормальные менты не стали бы слушать ее бреда, но только не ты, полковник, и не твоя подруга. Ты в нашем деле дошел ведь до того, что добыл тайное досье КГБ на мою бабку… А что бы ты раскопал на меня, следуя в русле обвинений Мармеладки? Увы, есть что раскапывать… Я наследил в Полосатове в тот роковой день. По дороге к Регине я заехал на заправку у торгового центра в Юдине. До меня только потом дошло – черт, что же это я творю… Но я ведь не профессиональный киллер – элитный спецагент, подобный тебе, полковник, который просчитывает все… Я обычный среднестатистический человек… Не Четвертый… Я безутешный отец, одержимый местью за отнятого у меня сына, которого я так жаждал иметь, обрел на старости лет и потерял… В Полосатове в тот день я оставил свой «крузак» в лесу на опушке, чтобы не светиться возле ее дома… А когда я уезжал, тачка моя вдруг по закону подлости не завелась. Мне пришлось выйти на дорогу, поймать грузовик – машину с продуктами из здешнего супермаркета. Шофер вытащил меня на тросе из леса, он меня запомнил… Если бы вы вплотную взялись за меня, опираясь на обвинения Сонечки, вы бы водителя непременно нашли, расширив круг поисков… Я решил оборвать все разом: и все нити, и все связи, и все возможные обвинения, и ваше чертово расследование. Через пару дней полиция бы обнаружила труп нашей болтливой Мармеладки в лесу висящим в петле на сосне. Самоубийство… А в кармане ее записка с признанием в убийстве Регины из мести за давнюю травму лица… Она выкрикивала разный бред о Регине и своем увечье еще на похоронах Данилы… Есть тому свидетели. И наша Верка-Шмыга полиции бы это подтвердила, и я…

– А записка с признанием? Как бы ты заставил ее написать? Силой мысли, что ли? – хмыкнул презрительно Гектор.

– У меня ее записка есть. – Четвергов вдруг широко, светло и совершенно безумно улыбнулся, вселяя в сердце Кати новую порцию ужаса. – Сонечка собственноручно написала мне из больницы – еще тогда, в нашей юности… после ножниц… Нас к ней врачи не пускали, она передавала мне письма через нянечек. Я все записки сохранил как память. В одной она рассказывает мне свой сон, как она убила Регину, отомстив ей за ножницы… Именно за этой чертовой запиской и веревкой я и заехал домой. Забрал Мармеладку из машины, чтобы быть уверенным, что, пока меня нет, она не очнется и не сбежит. Записка, ее почерк… безумные строки… Суицид больной… Полиция бы закрыла дело. Ну и вы бы волей-неволей отступились. А я бы