Всегда подавать холодным - Макс Александрович Гаврилов

верхом глупости, но для каски день был слишком жарким. Он нехотя скинул колет. Черт бы побрал эти маневры! Выход нашелся через минуту. Ротмистр просунул руки в рукава красного двубортного вицмундира и проворно застегнул пуговицы. Черный бархат воротника смотрелся даже лучше. Он повязал на пояс шарф и уже готов был выйти из палатки, когда в нее просунулась голова поручика Виляева.

– Вы уезжаете, Василий Федорович?

Глинич нехотя оторвался от зеркала:

– Да. Мне нужно в Красное Село.

Виляев вошел в палатку и потянул носом воздух.

– Ого! Мне представляется, вы не за порохом и не за овсом. – Он улыбнулся.

– Вы правы, поручик, – усмехнулся Глинич, натягивая перчатки. – Мне необходимо посетить одну необъезженную кобылку. Правда, овса она не ест. Все больше любит шампанское, впрочем, вас не было с самого утра, тоже объезжали лошадь? – продолжал скабрезничать ротмистр.

Виляев расстегнул колет и повесил его на спинку стула.

– Вовсе нет. Я был у ахтырцев, они стоят за озером в перелеске. Знаете ли вы, что третьего дня в Петербурге убит ротмистр Валевич?

– Михаил?! – Глинич удивленно уставился на поручика.

– Кажется, да. Вы были знакомы?

– Да, – мрачно пробормотал ротмистр, – да, мы были знакомы… Давно… Простите, поручик, мне пора…

Глинич вышел, отвязал от коновязи коня, проверил подпругу и сел в седло. В голове не укладывалось. Он пустил гнедого рысью, и вскоре палатки лагеря остались позади. Ехать было около семи верст, день перевалил за половину, и ротмистр съехал с дороги и поскакал полем. Валевич убит. В начале лета утонул Левин. Холодок пробежал по спине, и возникла неясная, терзающая душу тревога. Ротмистр дал шенкелей и пустил гнедого в галоп. С четверть часа он несся полем, обдуваемый теплым ветром, слившись с конем в одно целое и не думая ни о чем. Гнедой, не униженный ни хлыстом, ни шпорами, послушно нес его по балке, затем влетел на холм, где Глинич слегка натянул поводья и пустил его шагом.

– Молодец, молодец… – ласково потрепал ротмистр холку.

Тревога не унималась. Непонятное ему кольцо смертей сжималось. Сначала Левин, этот инженерный гений. Глинич всегда ему завидовал: Дмитрий знал такие вещи, от которых у обычного человека голова шла кругом, мог держать в уме немыслимое количество цифр, знал устройство каждой пушки, каждого ружья в армии, независимо от возраста, модели и производившей его мануфактуры. Любимец цесаревича. Это обстоятельство делало Левина в глазах ротмистра еще более неприятным. Хотя несколько лет назад они были все очень дружны. Теперь и Валевич… И если Левин утонул сам, то Валевича и вовсе убили! Веселый был, дьявол! Тогда, в крепости, он один не пал духом и был весел даже в каменном мешке…

Из размышлений ротмистра вывел одинокий всадник, показавшийся вдалеке. Глинич приложил ладонь ко лбу, отсекая жесткий солнечный свет. Всадник шел галопом, пригнувшись к шее лошади, и быстро приближался. Мундир драгунский. Полк ротмистр разглядеть еще не мог, глаза слезились от яркого света. Неужели еще что-то случилось? Драгун явно скакал к нему. Глинич развернул коня и ждал, когда всадник приблизится. Наконец он смог его рассмотреть. Зеленый, с оранжевыми фалдами мундир – стало быть, Псковский полк. Эполеты поручика. «Странно, – подумал Глинич, – в маневрах псковские драгуны не участвуют…»

– Ротмистр Глинич? – спросил поручик.

– С кем имею честь? – ответил ротмистр и только сейчас заметил ужасный шрам на лице драгуна, пересекающий всю щеку от подбородка до виска, разветвляющийся у самого глаза и криво пересекающий часть изуродованного лба.

– Вам велено передать, – не стал отвечать поручик на вопрос и опустил руку в седельную сумку.

– Кто вы? – повторил свой вопрос Глинич и тут же увидел пистолетное дуло, направленное прямо на него. Оглушительно грохнул выстрел, ротмистр увидел белое пороховое облако и почувствовал страшный удар в грудь. Он вылетел из седла и упал навзничь, гнедой шарахнулся в сторону, и удаляющийся звук его копыт оглушительной дробью обжег лежащего на земле ротмистра. Глинич перевернулся на спину и застонал. Пуля, очевидно, пробила легкое, было трудно дышать, воздух со свистом проходил внутрь, и губы быстро покрылись розовой кровавой пеной. Поручик спешился и навис над ним. В его руке был отомкнутый от ружья пехотный штык.

– Qui êtes-vous?[5] – отчего-то по-французски опять спросил Глинич.

– Je suis ta mort[6], – одними губами проговорил драгун и добавил уже по-русски: – Тебе просили передать из Мраморного дворца!

Штык уперся в горло Глинича, и поручик медленно погрузил его в клокочущую плоть, пригвоздив тело ротмистра к земле.

Глава 7

Родившийся заново

Выехали из Петербурга рано утром. Полночи Извольский не спал: то ли слишком много впечатлений было вечером, то ли мешали разбуженные воспоминания. Впрочем, Порядин тоже был не так разговорчив, как накануне вечером. По большей части они молчали, глядя в окна почтовой кареты, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. Поначалу Извольский ломал голову над тем, как сохранить в тайне цель своей поездки и наличие в его кармане подорожной по казенным делам. Однако же Порядин сам решил эту щекотливую задачу, заявив, что наймет лошадей до Покровского на почтовой станции Колобово, что полностью устраивало Извольского. Таким образом, в Вырицу он приедет уже один и предъявит казенную подорожную станционному смотрителю без лишних вопросов Ивана Францевича.

Впрочем, иногда Андрею хотелось самому и рассказать графу о своем роде занятий и поделиться деталями расследования. Надо же, ведь они едва знакомы, а Порядин так сумел расположить его к себе… Какой-то малости не хватало Извольскому, чтобы раскрыть свое служебное положение. Что-то сдерживало его, и он сам чувствовал, что эта самая «малость» растворяется по мере их дальнейшего общения.

Между тем последние предместья столицы давно остались позади. Карета ехала резво, иногда весьма чувствительно подпрыгивая на ухабах, тем не менее к полудню и Извольский, и Порядин успели даже немного вздремнуть. За окном проносились затененные перелески, балки, поросшие шиповником и ивняком. К полудню дорога изрядно испортилась, накануне, видимо, прошел дождь, и карета местами погружалась в огромные лужи по самые ступицы. Порядин кемарил, откинувшись вглубь кареты, время от времени открывая глаза на кочках, и Извольский понимал, что он не спит.

– Вы женаты, Иван Францевич? – неожиданно для самого себя спросил Андрей.

Порядин ответил не сразу. Он приоткрыл глаза, посмотрел в пустоту и вновь прикрыл веки.

– Нет. Моя жена еще где-то учится танцам и, возможно, вышиванию. – Он грустно улыбнулся. – А вы?

– Едва не женился перед тем, как… – Он показал искалеченную руку.

– А что же сейчас? – открыл глаза граф.

Извольский усмехнулся.