Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Они тогда с Геной вошли в полный клинч. – Лицо Жемчужной ожесточилось. – Из-за бизнеса. Гена ему не просто крупно задолжал, он пытался вырваться из его сетей. Тигран бы ему никогда подобного не позволил. У него дети от первого брака учились в Америке, а старший вел бизнес в Брюсселе, к тому же его доила несметная родня в Карабахе: всю орду он кормил, обеспечивал деньгами. И властвовал через деньги над родом своим, и над Геной тоже. А тот взбунтовался, пустился в сомнительные адюльтеры с женщинами, загулял, решил уйти на покой, продав все столичным аферистам. Тигран подобного расклада пасьянса никогда бы не допустил. Он Гену устранил с пути, выбрав самый патовый, острый момент, когда его самого не заподозрили бы напрямую.

– Аксинья нам то же самое говорила и про вас. – Катя шла напролом. – И вы бы не позволили Геннадию разобраться с вами за Тимура, отомстить вам, а он ведь собирался с вами крупно посчитаться. Мотив… Он у всех, без исключения. Прискорбно, но факт.

– Никогда бы Гена меня не убил за Тимура, а я не лишала жизни его. – Жемчужная вскинула голову гордо. – Ваше мнение и ваши подозрения меня не колышут. Вы – чужие. Говорю тебе, Сима, я не убивала твоего отца. Да и как я могла, когда он… одной крови со мной? Мы цыгане. Камень крепок, а цыганское наше сердце – крепче. Для меня Гена не просто родич, но почти… барон. Хотя он всегда чурался казаться уж слишком ромалэ[116]. Сима, детка, не ищи убийцу отца среди своих кровных. Среди нас. Умный сквозь туман видит. Хочешь жить – не слушай птиц, поющих в уши… Ищи зверя лютого в поганом Кукуеве!

Жемчужная почти выкрикнула грубость и моментально изменила тон:

– Прошу великодушно меня простить. Меня зовут. Я должна с вами попрощаться. Те авен бахтале, зурале![117]!

Ее никто не окликал. Они бы услышали по громкой связи. «Кармен» сама, по своей воле поставила точку в беседе. Где и когда сочла нужным.

– Спасибо за уделенное нам время, – поблагодарила ее Катя. – И за откровенность.

– У кого речь красна, у того ум хороший, – светло улыбнулась ей Жемчужная, демонстрируя ослепительные виниры. – Не комплимент вам, а правда. Я получила истинное наслаждение от общения с вами, золото мое.

Глава 31

Воспоминания?

– Маме теперь позвони, самурай, – велел Гектор, когда тетка пропала с экрана мобильного. – Нам надо узнать про ствол.

– Ствол? – удивился Серафим.

– Карабин твоего отца. Позвони мамочке. – Гектор кивнул на его мобильный.

– Но я не помню у папы никакого карабина! – возразил Серафим, тем не менее открывая контакты. Одно касание и…

Гудки… Гудки…

– Вау! Симка! Ты? – По видеосвязи на экране возникла Аксинья – опухшая, нечесаная, заспанная, в шелковом топе на бретельках, открывающем округлые плечи в синюшных тату. – Тебя когда ждать?

– Позже, – ответил Серафим. – Мам, у моих знакомых к тебе вопрос насчет папиного ружья.

– Че еще за ружье? – зло бросила Аксинья, вглядываясь в экран, вперяя взор в стоящего рядом с Серафимом Гектора. – О, приветик! Ты прямо на меня запал, красавец! – захихикала она. – От жены утек? Пацана моего ко мне подсылаешь с разной хренью – повод для свиданки нужен? Загляни на огонек. Или лучше в бар пригласи, в Тарусу.

– Прекрати! – повысил голос Серафим. – Не веди себя словно… продажная женщина!

Едва дело коснулось матери, он, подобно Полосатику-Блистанову, мгновенно покраснел, ощетинился и разозлился. На кого? На Аксинью? Или на них всех – свидетелей ее женской слабости и позора?

– У вашего мужа, Аксинья, одиннадцать лет назад имелся охотничий карабин «Сайга» девятого калибра, – спокойно произнес Гектор. – Его судьба нас интересует. Вы его унаследовали?

– «Сайга»? Карабин? – Выражение лица Аксиньи изменилось с игривого на раздраженное. – Нет у меня никакого карабина. Вы его ружье мне пришить хотите? Он его с собой тогда забрал.

– Когда? – продолжал Гектор.

– Сбегая от меня из нашего дома – вон с ним. – Аксинья подбородком указала на Симуру.

– На Кручу? – уточнил Гектор.

– Раньше, в замок Тиграши у фермы, – буркнула Аксинья. И Катя поняла: она имеет в виду гостевой дом для оптовиков.

– Муж побоялся оставить вам карабин? – усмехнулся Гектор. – После вашей эскапады с финкой?

– Ты чего мне опять шьешь? Финка! Сказанул тоже! – хмыкнула Аксинья. – Ножик махонький кухонный для чистки картошки. Он мне под руку тогда случайно подвернулся. А крокодил Гена струсил, зайцем от меня наутек – «Ну, погоди!» чистое. Я ему: «Гена, Гена, крокодил мой фартовый, цыган мой яхонтовый!» А он пулей от меня к Тиграшке Носатому на съемную хату, несмотря на грандиозный скандал между ними. Карабин он с собой прихватил. Я не знаю, куда он его дел. Продал, наверное, дальнобойщикам или на ферме кому-то загнал. Меня по поводу его ружья менты и не спрашивали даже. Симка, баста с ними заниматься разной …! – Аксинья нецензурно выругалась. – Быстро ко мне, нас семейные дела ждут!

– Платежки накопились, счета за дом, газ, электричество, – пояснил Серафим, отключившись. – Мы же пополам домом владеем и платим отдельно. Прежде тетя Света все дела с мамой вела. Я, когда в универе учился, вник поневоле, платил аккуратно. А сейчас просто…

– Голова не тем занята, да? – криво усмехнулся Полосатик-Блистанов. – Смотри, Серафимчик, долги свои на мою мать не повесь!

– Я хотел уладить проблемы с платежками у бабы Раи за обедом, – игнорируя Блистанова, возвестил Серафим. – Но мать и к ней притащила бутылку джина, нализалась. И они сцепились. Мать бабку в убийстве отца обвинила: «Если не он… (то есть я) его прикончил, значит, ты – старая стерва! Простить ему не смогла женитьбы на мне. Из ревности его на тот свет отправила». А баба Рая ей: «Да какая ревность к тебе, когда он от тебя годами гулял по-черному, искал, с кем перепихнуться, лишь бы не видеть твою рожу пьяную!» Я думал, они подерутся за столом. Но баба Рая вовремя выключила ток… Она умеет. Ее цех вышколил. Они обе заглохли и глядели на меня… молча, словно две совы. Два нетопыря домашних. И я читал их тайные мысли: их обвинения друг другу – всего лишь чисто женская злобная чушь, а подозрения и страхи насчет меня у них – твердые, давние.

– Тогда коснемся и мы подозрений и страхов, – произнесла Катя. Ее поразили, оставив горький осадок в душе, слова Серафима о своей самой близкой родне. Он не стеснялся в выражениях и ничего не приукрашивал из