Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

Девушка заглянула Игорю в глаза:

– Всю жизнь месить глину, Балашов? Хороший подарок судьбы к Новому году. Кстати, а что твоя книга?

– А какая связь?

Маша откинула одеяло и села на кровати. Она смотрела то на распластанного пред ней Балашова, то на стены его жилища. Может статься, это и будет её клетка. Но, может быть, Балашов – тот единственный, кто отнесёт её на луну? Может ведь так быть?

– Игорь, обожди. Дай пожить.

Она погладила его по щекам ладонями.

– Долго?

– Долго. До нового тысячелетия. Да не дуйся, не дуйся ты сразу. Под венец зовёшь, а сам – как ребёнок… Классик… Как куранты пробьют, так сразу и скажу.

* * *

Новый год справляли вместе, на квартире у Логинова. Володя хоть и разжился немного деньгами, но решил сэкономить и срубил ёлку в Лефортовском парке. Сперва, среди ломкого серого снега, на крохотной самодельной спиртовке он разогрел в фарфоровой химической склянке водку, попросил у деревца прощения, затем решительно лишил его жизни. Спеленал прямо так и притащил домой, весьма довольный собой. Может быть, в парке, под стук топора, к нему впервые за последние недели вернулось ощущение, что он живёт, вернулось его «швейцарское» одинокое озорство. Он снова почувствовал себя в силах радоваться водке, снегу, в силах спорить с милицией, с ветром, с мокрым новогодним дождиком – с тремя московскими декабрьскими стихиями.

Ёлку он поместил в древнюю, ещё отцовскую треногу, увесистую, как миномёт, извлёк с антресолей коробку с игрушками и приступил к возрождению дерева в новом качестве бытия. Занятие носило для Логинова отчасти антропософский характер, в искусственном дыхании ели он видел и очертания своей судьбы.

Ута готовилась к празднику на квартире у Маши и ожидалась к семи. Времени было в достатке, и Володя в одиночестве доставал из коробки медвежат, турок в чалмах, Дюймовочек, шарики и хлопушки. Доставал по одной, аккуратно отделял от ваты и бумаги, не спеша выбирал наилучшее место на сырых размашистых ветках, а, приладив их на длинных нитях на предусмотренные места, ещё разглядывал творение с разных сторон. Игрушки были все старые, частью относились ещё к его детским годам, и встреча с ними вызвала в Логинове давно позабытые чувства. Ель стояла посередине комнаты натурщицей и естественно соединяла в себе языческое с христианским. Пахло окуджавой. Есть же трава пастернак…

Не сговариваясь, Ута и Балашов с Машей приехали на час раньше, к шести. Ута подготовилась по-московски, притащила торт, молочные сосиски, шампанское, икру, домашние салаты в трёхлитровых стеклянных банках и ещё бог знает что.

– Ты здесь в мешочницу превратилась, – не оценила стараний подруги Маша. Она сами пришла налегке, Балашов нёс стеклотару: водку, воду «Нарзан». Пиво. В кармане куртки, в пакетике и в свёртке из газет притаилась вобла. То был его личный сюрприз к столу.

Логинов поцеловал Уту в щёку, Машу погладил осторожно по плечу. Игорю пожал руку и принюхался.

– Балашов, ты экзот. Кто же в Новый год воблу к столу подаёт? Я вижу, никаких у тебя принципов и традиций. Может быть, ты из люмпенов?

– А это не к столу, – нашёлся классик, – это подарок. В Германии, поди, дефицит…

Ута настороженно посмотрела на Логинова.

– В Германии… Вобла… Ну и что, что дефицит? Но в подарок – это хорошо. Хорошо это. Нравственно, – Логинов прошёлся кругом возле Балашова.

– А я вам тоже подарки приготовил, – неожиданно решился он.

– Володечка, какие? – хлопнула в ладошки Маша.

– Два как минимум. Минимум миниморум, – серьезно ответил Логинов, – в первую голову, я ёлку нарядил. Не купленную, а рубленную. Свежую.

Маша всплеснула руками.

– Логинов, ты прелесть. Учись, Балашов, у настоящего мужчины. Это не вобла. У мужчины должны быть ясны мотивы действия!

– Воблу можно повесить на ёлку, кстати, – расстроился Игорь.

– Очень кстати. В свете истории с гуманитарной помощью Африке. Не помню, то ли Сомали, то ли Никарагуа, – кинул свой камень в балашовский огород и Логинов.

Он рассказал, как сердобольные норвежцы послали туда вот такую сухую рыбку.

– Там же голод, как же? Людям фосфор необходим для мозгов. В ящиках, прессованную, компактно, по-европейски. На жуткую кучу долларов. Потому что гуманисты. А правил пользования не вложили.

– Африканцы её на разведение костров пустили, да? Решили, что торф? – угадала Маша.

– Почти. Они рыбкой вместо черепицы крыши хижин выкладывали. И норвежцам, кстати, очень были благодарны. Целый год были благодарны, пока рыбка под солнцем всё же не стухла, как срок хранения вышел. А как запахло, так стали бедняги Европу клясть на чём свет стоит. Отравители, потому что. Колонизаторы. А вот китайцы – те молодцы. Они вместо дорогущей рыбы копеечные кеды контейнерами бухнули туда – помнишь эту китайскую резину? И всех голых и босых одели в кеды. Так что добрая память о китайских друзьях долго будет жить среди народов Африки!

– Я понял, Логинов. Европа глупа, Китай хитёр, а ты нарядил ёлку. И вобла тебе не ко двору. Ладно, ты скажи про второй подарок.

– Знаешь, Балашов, в чем отличие интеллигента от аристократа? Нет? Интеллигент принесет розы и мнется, так что все кривятся в неловкости, а аристократ так с ромашками подступит, что его благодарят, словно бог их одарил. Учись, пока я тут. Пошли к столу. Там узнаете про второй подарок от Володи Логинова.

– Что-нибудь вкусненькое? Да? Ой, Логинов, меня Балашов под венец зовёт, а я, пожалуй, за тебя пойду. Балашов, берегись, твои ставки падают. Ты, кроме сосисок да пельменей, и не знаешь ничего, – нервно засмеялась Маша.

Игорь и Ута вспыхнули одновременно, только он побелел, а она густо покраснела. Но Логинов не обратил на это внимания.

– Научится. Выходи за него. Подобное надо лечить подобным. А то он точно на какой-нибудь кагэбэшнице женится. На Насте. Русские интеллигенты – они стали склонны к вырождению. И к забалтыванию. А потому я даю команду: хватит болтать. Игорь, водку давай, выпьем её сразу. У меня сегодня люст[12] на неё, окаянную. Ко мне возвращается жизненная сила аристократа.

– Алкоголик в тебя возвращается. Ну и пусть. Только стол-то еще пустой, Логинов! Поспешила я за тебя замуж.

– Я тебя и не возьму, – Логинов подошёл близко-близко к Маше и смотрел ей сверху вниз на макушку, словно желал её просверлить взглядом, – я с Утой. Уезжаю я.

У Балашова сжалось сердце. Голову обдало холодом.

– Это твой подарок? – Маша подняла