Возвращение Явленной - Евгений Евгеньевич Сухов

едва ли не в каждой стране проживали его влиятельные родственники. Все это время князь Хованский не терял связь с родиной, с интересом наблюдая за происходящими там переменами. А потом, после долгих раздумий, он явился в посольство СССР в Великобритании и предложил свои услуги.

— Скорее всего, он был романтиком от разведки. За предоставляемые сведения Седой не брал никакого вознаграждения, хотя зачастую подвергался серьезному риску. Особенно полезной его деятельность оказалась в послевоенные годы, когда СССР, проигрывая в гонке вооружений, укрепляла свою безопасность и разворачивала атомный проект.

Насколько дорога Митчелл-Хеджесу эта икона? Он может ее продать?

— Трудно сказать. Во многих своих действиях этот человек непредсказуем, часто действует очень импульсивно. Он может передать в музей дорогой артефакт совершенно безвозмездно, но будет держаться за какую-то грошовую безделушку, которая ему дорога как память. Но, насколько я информирован, Казанской иконой он дорожит.

Генерал-полковник Круглов сел за стол, поднял со столешницы небольшой кусок грубоватой бумаги и что-то на нем написал, после чего свернул его вчетверо и передал секретарю:

— Эту записку должен увидеть Седой, он поймет.

По воскресеньям князь Хованский любил отдыхать в Баттерси Парке, расположенном на берегу Темзы. С него прекрасно обозревался противоположный берег и самый романтичный мост Лондона — висячий мост принца Альберта. А еще этот парк славился прудами и фонтанами, подле которых неизменно толкались водоплавающие птицы, выпрашивая у посетителей корм.

Направляясь в парк, князь Хованский всегда брал пакет с сухарями и, устроившись на лавке, кормил уток.

Прогулявшись по субтропическому саду, пестревшему роскошными цветами, Дмитрий Иванович присел на лавку. Немолодой, изысканно одетый, он походил на счастливого старика, доживавшего в добром здравии свои дни. Щурясь, он подставил худое морщинистое лицо припекающему солнцу и, закрыв глаза, благодарно принимал живительное тепло. На другом конце скамейки, не обращая внимания на вздремнувшего старика, присел импозантный мужчина лет сорока. Раскрыв газету «Дейли телеграф», он углубился в чтение утренних новостей; иногда он отрывал взгляд от страниц, чтобы понаблюдать за ребятней, что-то ковырявших прутиками у самой кромки воды. Просмотрев газету, мужчина свернул ее вчетверо и оставил на скамейке, после чего поднялся и неторопливым шагом направился вдоль пруда в сторону розария, видневшегося между деревьями благодаря крупным соцветиям розовых бутонов.

Открыв глаза, князь Хованский поднял газету и вчитался в утренние новости. На одной из страниц было написано, что нынешний премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выдвинут на Нобелевскую премию по литературе. Весьма неожиданное решение. Циркулировали упорные слухи, что премьер-министра выдвигают на Нобелевскую премию мира, — именно ее присуждают политикам. Но на голубя мира Уинстон Черчилль откровенно не тянул, наоборот, он всегда старался появляться там, где разворачивались войны, в какой бы части света они ни случались: на Кубе, в Судане, Южной Африке, Индии. Война притягивала его, являлась его сущностью и ремеслом, в какой бы должности или ипостаси он ни пребывал: когда служил военным корреспондентом газеты «Daily Graphie», будучи совсем молодым человеком, или министром по делам колонии, став постарше, и уж тем более война ему была интересна, когда он возглавил кабинет министра обороны Великобритании. По-настоящему свой политический и военный талант Уинстон Черчилль раскрыл, когда его избрали премьер-министром Великобритании.

Можно не сомневаться, что Нобелевскую премию по литературе он непременно получит, хотя бы потому, что ему невозможно вручить премию мира.

Этим англичанам чертовски повезло, что в столь драматический период истории во главе государства находилась такая незаурядная личность, как Уинстон Черчилль.

В парке повсюду царила безмятежность: молодые мамаши, гордо подняв головы, толкали впереди себя детские коляски. Ребятня постарше, затеяв свои крикливые игры, бегала между деревьями, бросавшими на дорогу ажурные тени; на асфальтовых дорожках степенно, вспоминая прожитые годы, прогуливались пожилые пары. Ничего такого, что выделялось бы из общей благостной картины.

Перевернув страницу, Дмитрий Иванович увидел небольшой обрывок темно-серой бумаги, из какой обычно сворачивают кульки для конфет и печенья. В многостраничной газете он мог оказаться только случайно. Перевернув его, князь Хованский прочитал: «Аннушка уже пролила масло». Ох, уж эти фразеологизмы! Такое мог придумать только генерал Круглов. Эрудит, умница, любитель художественной литературы, человек, который разговаривает свободно на нескольких европейских языках. Во время их первой встречи в Польше он произвел на князя весьма сильное впечатление. Круг интересов генерала был весьма широк, чем он весьма выгодно отличался от людей из своего окружения. Сергей Никифорович глубоко разбирался в современном искусстве, очень неплохо знал историю Европы, а что касается поэзии, то он мог наизусть зачитывать отрывки из Джорджа Байрона[49], Уильяма Блейка[50], Джона Китса[51], но особенно ему нравился Михаил Булгаков[52], которого он не переставал цитировать. Так что эта короткая записка была своеобразным приветом от министра. Фраза Берлиоза была для агента знаком действовать незамедлительно.

Поднявшись, князь Хованский свернул газету в трубку и направился к выходу. Проходя мимо урны, он швырнул в нее газету и ускорил шаг. Сев в черный роллс-ройс, захлопнул дверцу, сразу отгородившись от уличного шума: едва были слышны звуки проезжавших автомобилей; пропали совсем оживленные разговоры прохожих, только откуда-то издалека ослабленный глуховатый нотой пробивалась в салон сирена полицейского автомобиля.

Шофер, знавший привычки своего хозяина, не торопился отъезжать. В этот самый момент князь Хованский принимал какое-то важное решение, взвешивая как очевидные преимущества, так и откровенные минусы. Работая уже десять лет водителем князя, шофер мало представлял себе, чем тот занимается в действительности, он воспринимал его как баловня судьбы, родившегося в любви и в роскоши. А если уж князь о чем-то размышлял, то наверняка о том, как бы ему нескучно провести очередной вечер. Еще Дмитрий Иванович любил выкурить в салоне сигару, и водитель, не любивший табачного дыма, не смел даже приоткрыть окно, чтобы не помешать размышлениям хозяина.

Открыв коробку с сигарами, князь достал одну из них и долго вдыхал пряно-терпкий запах табака, а потом неожиданно захлопнул деревянную крышку и уверенным голосом распорядился:

— Петр, поезжай к замку Фарли.

Это означало: решение принято и до самого пункта назначения князь больше не произнесет ни слова.

Уже подъезжая к замку, князь Хованский увидел белый «Пежо» великой княгини Ксении Александровны[53], родной сестры Николая II, к которой он благоволил с молодости. Запершись в своем имении Виндзор, великая княгиня редко его покидала, разве что по крайней необходимости. Интересно, какие такие дела могли заставить ее приехать в замок?

— Притормози, — распорядился князь Хованский, надеясь хотя бы в окно увидеть великую княгиню.

В приоткрытом окне ненадолго возник профиль Ксении Александровны. Одетая по обыкновению во все темное (после смерти мужа она не признавала другие цвета), она даже в