Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

дереве, блеск и сияние золота и серебра. Ни у кого из его товарищей не было в доме коллекции, а у него была! Он давно знает, с тех пор, как помнит себя, что коллекция — это богатство, редкое сокровище. Стоит она безумно дорого. Сколько? Пятьсот тысяч? Миллион? Точно неизвестно. Но, он знает, баснословно дорого. И сознание того, что именно его семья, он сам отмечены этим богатством, давало ему силы, питало ненасытное его честолюбие. Когда учитель в школе, не удовлетворенный сбивчивым, путаным ответом Мити, сажал мальчишку на место и выводил в классном журнале плохую отметку, Митя, полыхая круглыми щеками и кривя пухлые губы, успокаивал свое уязвленное самолюбие: «Ну и ладно… Ну и пусть… Зато у нас есть коллекция. А у тебя нет ничего, кроме этого противного классного журнала и единственного костюма, который пузырится на коленях и блестит на локтях». Отец строго-настрого запретил сыну водить приятелей в дом: они могли нанести урон коллекции. Но Митя, хотя и побаивался отца, в этом его послушаться не мог, это было сильнее его… Его сотоварищи должны были видеть коллекцию, знать о ее существовании в Митином доме. Побывав у него, приятели начинали относиться к Мите не так, как раньше, по-иному. Так, во всяком случае, ему казалось.

И действительно, на первых порах жизнь давала Мите много поводов, чтобы он еще больше уверился в редком своем счастье, в необыкновенном своем везении.

В школе Митя учился неровно, пятерки сменялись двойками, нередко в дневнике появлялись тройки, за которые от отца попадало больше, чем за двойки.

— Двойка, — говорил отец, брезгливо глядя на Митю, — признак нерадивости, тройка — признак посредственности. От нерадивости избавиться можно, от посредственности — никогда! Это — клеймо, каинова печать!

Единственным предметом, который удавался Мите, была математика. Он нередко добивался успеха при решении задач, требовавших сообразительности. Но точные определения, правильное изложение своих мыслей давались ему с трудом.

Математик Тит Ерофеевич сердился на Митю:

— Вот вы, сударь мой, изволите полагаться на свою интуицию… А интуиция, надо вам сказать, орудие деликатнейшее, им надо уметь пользоваться. Да-с! Результаты, полученные при посредстве этой самой вашей интуиции, должны быть как можно скорее подтверждены рассуждением. Без них ваша интуиция, извините, яйца выеденного не стоит!

То же самое твердил Мите и отец:

— Бери пример с музыкантов — только тщательная отработка всех элементов, талантливый их синтез приводят к вдохновенному исполнению, к заслуженной победе!

Но что Митя мог с собой поделать? Все шло, как прежде. Он то восхищал Тита Ерофеевича неожиданными решениями, то раздражал своей ленью, отсутствием усидчивости.

Короче говоря, надежд на хороший аттестат, а следовательно, и на поступление в институт, у Мити было немного. Впереди маячила армия. А что дальше? Кем он будет? Чем займется? Будущее представлялось неясным, сумрачным… Но Митю не покидало ощущение (интуиция?), что в последнюю минуту кто-то придет ему на помощь и все наилучшим образом уладится.

Так оно и вышло.

Уроки литературы в десятых классах вел сам завуч Иннокентий Сергеевич. Когда-то ему удалось в одном своем ученике, тихом и замкнутом парнишке, угадать затаившийся, еще не проявивший себя, но явно наметившийся талант. С помощью своих друзей завуч помог парнишке поступить в Литературный институт. И что вы думаете? Уже первая его повесть наделала шуму, была напечатана в молодежном журнале. Иннокентий Сергеевич ходил сам не свой от радости, как будто это не его ученик, а он сам добился успеха. С тех пор завуч был одержим идеей поиска талантов. Но, увы, годы шли, а новый талант все не появлялся. Был, правда, один случай: второгодник Сысоев победил на городских соревнованиях по самбо. Но это, как говорится, Иннокентия Сергеевича не грело. Самбо он не любил.

И тут вдруг…

Как-то раз на уроке Иннокентий Сергеевич завел речь на отвлеченную, не предусмотренную программой тему, он это любил. Речь шла об одной из пьес Бернарда Шоу, которую завуч перечел накануне. Иннокентий Сергеевич коснулся того места, где герой пьесы спрашивает героиню, что дает ей силу так хорошо управлять даже трудно поддающимися управлению людьми? Героиня отвечает: «Это объясняется тем, что я в сущности отделена от всех людей». Иннокентий Сергеевич, довольно похохатывая и потирая руки, произнес:

— Парадоксальный ответ, не правда ли? Как вы понимаете этот парадокс? Кто хочет высказаться?

Меньше всего ожидал завуч, что руку вверх потянет Лукошко, пухлявый, довольно инертный парень, редко и неохотно принимавший участие в литературных диспутах.

— Ты что, Лукошко, хочешь выйти?

— Нет… Я о пьесе… О словах героини…

— Ну-ну…

— Это же теорема…

— Что?

Иннокентий Сергеевич вздернул вверх тонкие брови на удлиненном интеллигентном лице:

— Какая еще теорема? При чем тут это?

Митя объяснил: ответ героини напомнил ему математическую задачу на тему, можно ли приблизиться ко множеству точек из внешней точки так, чтобы приблизиться одновременно ко всем точкам множества?

— Ответ утвердителен, — пояснил Митя, — если внешняя точка расположена достаточно далеко от множества точек.

— А если близко? — спросил сбитый с толку Иннокентий Сергеевич.

— Если близко, то ничего не выйдет… Ибо, приближаясь к некоторым точкам, мы одновременно удаляемся от других.

— Значит, ты находишь сходство между рассуждениями героини и логикой математической задачи? — заблестев глазами, спросил завуч.

— Здесь прямое сходство! — решительно ответил Митя и уселся на место под одобрительный ропот однокашников. Кто-то из них громко, чтобы услышал учитель, произнес:

— Наш Лобачевский!

На перемене завуч заговорил о Лукошко с математиком Титом Ерофеевичем:

— Слушайте, это необыкновенно одаренный мальчик!

Тит Ерофеевич зевнул в кулак и сказал:

— Не без способностей. Но страшный лодырь.

Иннокентий Сергеевич занервничал:

— Мне кажется, вы его недооцениваете. А ведь каждый талант редкость. Его надо брать на заметку, бережно выращивать.

На этот раз Тит Ерофеевич зевнул уже открыто:

— Извините, не выспался. Засиделся за контрольной. А что касается талантов, то у меня на сей счет иное мнение… Если к таланту приложится трудолюбие, то он и сам пробьется. Без нашей с вами помощи. А если трудолюбия нет, грош ему цена. От нас с вами тут мало что зависит.

— Нет, я с вами решительно не согласен! — загорячился Иннокентий Сергеевич. — Как так можно… Наша школа уже дала миру писателя… Потом этого… как его… самбиста… Хороши бы мы были, если бы сидели сложа руки. Если вы не хотите, то я сам займусь судьбой Лукошко.

Прозвенел звонок. Тит Ерофеевич потянулся к лежавшему на столе классному журналу. Сдерживая зевок, пробормотал:

— Ваша воля, — и удалился.

Иннокентий Сергеевич принялся за дело. Он свел Митю со своим старым другом профессором университета Воздвиженским, страстным поклонником Лобачевского.

— Иннокентий