Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Это занятие, как предполагал мудрый Раф, может разрушить старого воина скорее диабета и гипертонии. Память всегда таит в себе больше, чем может вынести человек. Раф в своем подозрении заблуждался. Андрей Андреевич расплываться в мемуарах и не думал. Напротив, он, пожалуй, давно не чувствовал такой собранности. Время развязывания узелков, завязанных его жизнью, настало. По его оценке, не тринадцать, не пятнадцать лет назад, а сейчас подходила к концу служба старой карты мира. В дачном кабинете Андреич готовил Балашову «рыбу», то бишь схему событий, которые привели от одной всемирной катастрофы к следующей. Кстати, слово «катастрофа», как и многие иные слова, Миронов лишил эмоциональности — глобальное изменение, последовавшее в результате кризиса! Так и написал на поле листа. Ранним утром 1 января 2004 года, стоя на помосте, уходящем от его дома в самую речку Тихую, он обратился к гостям с речью об исходной точке грядущей катастрофы:

— Как мы знаем, на пересменке зимы и весны тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, на ХХ съезде Никита обрушил то, что именовалось эпохой, кхе, сталинизма, — начал маленькую лекцию хозяин, — и расколол все, что только можно было расколоть. Расколол международное коммунистическое движение, лишил его знамени. Часть теряет знамя — ее расформируют, как известно…

Гости покачали головами и настроились на долгую сухую паузу. Пальцы, держащие водкосодержащие емкости, леденели.

Миронов уже собрался поделиться соображением, что, дабы сохранить часть, нужна была замена, фигура, равноценная Иосифу Виссарионовичу, но вместо того началось брожение, так называемая «оттепель», однако один из гостей так заслушался хозяина, что свалился с помоста непосредственно в прорубь. Стакан он так и не выпустил из руки. Спасательные работы под руководством Миронова отодвинули историю на задворки. Праздник задался.

И все-таки Раф не ошибся в наблюдении, что неизменный Андрей Андреич претерпевает изменение. Полковник испытывал разочарование в ордене. Одно отличительное качество брало верх над другим. Умение выживать в любых условиях, в том числе и в условиях власти, одолевало навык трезвости, умение и желание вычленять правду. Старики вымирали. Мельчал человеческий материал вокруг, и орден мельчал, превращался опять в ремесленническую гильдию.

Полковник в этой связи переосмыслил свое место и даже свою миссию. Его посетило предвидение, что он проживет долго, дольше других стариков ордена. Лично ему предстоит сохранить функцию и передать знание. Но не последователям. Их уже нет. А истории. Отлито это знание в форму книги руками писателя Балашова. И география расстояний между ментором и исполнителем тут большого значения не имеет. Поэтому рабочим местом Миронов избрал письменный стол в ладожском доме.

Новогоднее пребывание на мироновской Ладоге в 2004 году необычно длилось, так что Раф успел застать хозяина там же еще и на старый Новый год. Он же на своем новом джипе отвез полковника в Питер по расколесице, так и не отпустившей Север с первых дней января. По дороге в машине, а потом в поезде в Москву они обсуждали катастрофические изменения климата, решающее влияние которых на человечество подозрительным образом недооценивается «глобалистами», и о том, как все-таки верно поступил Раф, все же не ушедший от жены к любовнице. Еще вспоминали о Васе Кошкине. Оба сохраняли сдержанную надежду, но поддерживать в надежде врачей приходилось посредством все больших денежных аргументов. О Васе и об ушедших вспоминали не долго. Вдруг стали обсуждать Машу Балашову. Мнения разошлись. Раф отчего-то уверял, что Маша скоро оставит писателя, и тот вернется на родину. А его женщину ждет еще долгий путь по мужикам и странам. Миронов с жаром не соглашался, спорил так, что у собеседника появилась возможность пошутить над его пристрастностью. Но Андреич в долгу не остался, от этого матерого людоведа тоже не ускользнула, оказывается, особая заинтересованность, проявленная Шарифом к крохотной статуэточке. Показались московские окраины, и оба, недовольные друг другом, оставили Балашовых и вспомнили о неизвестности по имени Логинов и про дела афганские, где меж ними противоречий не обещалось.

— Взорвут и Карзая моджахеды, веселый народ! Американцы их бросят, как всех бросали, вот тогда Фахимы да Исмаил Ханы пиццерийщика и схарчат. И нас взорвут.

Полковник усмехался. Хорошо мыслит Раф, но прямолинейно. Как всегда, все еще хуже выйдет!

Попутчики по купе к этой беседе интереса не проявляли. Полнеющий молодой человек всю дорогу дремал. Одинокая юная красавица изучала детектив Акунина. Когда поезд замер на перроне, Миронов молча вручил красавице визитку, и она, так же молча, написала ему свой телефон.

Добравшись до дома, простившись с Рафом, Миронов извлек из ящика извещение на заказное письмо, но на почту, как уже говорилось, сразу не пошел, а там и дела внедрились меж щербинками дней, и все откладывал, откладывал, хоть зуд любопытства в памяти не угасал. А там и произошли те важные события, которых полковник уже перестал ждать.

Джудда в Подмосковье 2002–2004 годы. Москва

Одноглазый Джудда обжился в Подмосковье уже к поздней осени того года, в который в его стране силы мира и прогресса окончательно и бесповоротно положили конец талибскому варварству, а сами варвары образумились, приняли верную сторону. Теперь это были, по меткому выражению Миронова, «восставшие пуштунские племена». А восстали они как бы сами против себя, в этом и состояло остроумие Миронова. То есть днем они восставали против талибов, ночью теми самыми талибами и были, но при этом вели друг с другом или сами с собой нешуточные бои…

Джудда каждое утро покупал российские газеты. После окончания Рамадана он поселился в подмосковном Жуковском, снял там комнату у пенсионерки. Женщина, то ли татарка, то ли калмычка, охотно разделила жилье с почтенным, крепким стариком, не чеченцем, не русским, а каким-то своим. В ее глазах физический изъян постояльца лишь прибавлял к нему уважения — за незрячим оком таился великий опыт. Радовалась, когда он совершал намаз. Меж ними сложились теплые отношения, она охотно готовила ему теплые супы, когда он соглашался, и душа ее взлетала в небо, когда время от времени он отправлял ее за газетами. Хотя обычно прессу он забирал сам. То, что гость отличался немногословием, добрую женщину нисколько не смущало. Таким же был ее супруг, ушедший из жизни год назад. Гораздо большее ее расстройство стали вызывать отлучки постояльца в Москву. По мнению женщины, большой город сулил одни неприятности, а все, что необходимо для жизни, подмосковный городок полностью предоставлял по еще сносным ценам.

В большой город Джудда и сам обождал