Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Но звонить Курою с места боестолкновения Горец, конечно, не стал, а сделал прямо противоположное — тот телефон, с которого он связывался с единственным своим начальником за все времена, он аккуратно прострелил из пистолета в самое сердце, туда, где пряталась жизнь чип-карты.

К нему подполз смешливый афганец, командовавший людьми в пещерке.

— Засада. Уйдем обратно. Можем успеть.

Горец покачал головой.

— Смерть бежать по собственному следу, Абдуллоджон. Они с пяток не слезут. Только на селян наведем.

— Укрепимся, если повезет. Пусть сперва выкурят нас из пещеры. Они подмоги ждать будут, а мы змеей выскользнем. Если стемнеть успеет. Если повезет.

— Не повезет. Сегодня не повезет. Они нас уже там у дороги дожидаются. Не с неба ведь эти упали! А там все пристреляно.

Горцу стало горько от мысли, что он попался в тот самый силок, который расставил сам.

Но тот, кого звали Абдуллоджоном, не был склонен к унынию. Его испеченное солнцами лицо, что уголек на сильном ветру, распалось в молодом смехе.

— Ты не воевал в строю, Горец. Все один, один. Пока вертушек нет, мы тут хозяева! Минометом не бьют, значит, не штурмовой отряд, а так, бродячие. Залягут под первой пулей и станут камни кипятком греть не хуже ишаков. Ударим им в лоб — залягут. А то и отойдут! Им до темени здесь тоже геройствовать незачем. Давай ударим!

— В лоб ударим, и сразу на небеса? Нет, старик. Лучше они к нам. Ну-ка, тащите мне сюда пленного. Вот с темнотой ты прав, старик. Эх, крутануть бы солнышко еще на запад…

Разведчики американского отряда, которые вели наблюдение на форпосте, ожидая решения командира, были удивлены необычным зрелищем: над тем местом, где укрылся возникший перед ними дух, взметнулась белая тряпка, а вслед за ней выполз человек и двинулся к ним навстречу. Судя по всему, он был ранен, шел медленно, то выпрастывая руку с флагом перед собой, то загребая ею назад, словно плыл стежками. За ним появился второй. Его кисти были перехвачены бечевкой. Посреди пути к небольшой гряде, за которой укрылись спецназовцы, человек с флагом замер. Силы его зримо иссякли. Второй нагнал его.

— У нас тут гонки черепах, — доложил один из разведчиков по связи командиру отряда.

Тот, который со связанными руками, встал возле первого и принялся со всей мочи кричать на дари и на английском, что он полицейский.

— Сюда шагай, — откликнулся один из разведчиков.

Афганец попытался увлечь за собой раненого с флагом, но со связанными руками у него это неловко получилось, и тот, вместо того, чтобы пойти, рухнул наземь.

— Один иди. Скорее. Или стреляем, — скомандовал разведчик.

— Не стреляйте! Помогите! Помогите! Я полицейский. Масуд Ахмад из Чирхи! Со мной боевик, готовый сдаться!

Афганец умудрился достать документ.

— Сюда иди!

— Не понимаю. Помогите!

Пока первый разведчик вел переговоры, второй оповестил командира и передал имя полицейского из Чирхи. Тот не стал медлить и обратился в Центр, а через минуту уже получил ответ: да, сотрудник УВД Ахмад выехал с утра на задержание опасного пособника террористов в направлении села Н.

Командир дал приказ своему основному отряду спешно двинуться к дозорным, а двое разведчиков, покинув укрытие, побежали полупластом к афганцам. Третий занял позицию, удобную для широкого обстрела.

Теперь все трое оказались в поле зрения Логинова.

Солдаты, добежав до афганцев, действовали решительно. Связанного полицейского один из них бесцеремонно, пинком, уложил наземь, ощупал, пока второй взял под прицел дорогу. Затем он занялся боевиком, скрутил тому руки леской, а потом провел обыск. Афганец молча глядел на него, черные глаза ширились от страха.

— Что, боишься, бычье дерьмо? Правильно. Мы тебя упакуем и в камеру, к приятелям твоим. Они уже ждут твою задницу!

Он дал знак к отходу.

Полицейский протянул руки:

— Развяжи, я потащу.

Разведчики переглянулись, и первый, достав нож, пощекотал афганца за ухом.

— Топай. Второй пойдет, я тебе обещаю! — приказал он и пригрозил боевику ножом. И тут произошло то, чего Логинов не смог разглядеть, а только угадал. Кисти Горца сами собой освободились, и нож во мгновение ока, не покинув руки спецназовца, проткнул тому горло. Удар, тихий, как молоточек хорошо смазанной печатной машинки, толкнул Логинова в висок — Абдуллоджон снял американского дозорного у гряды выстрелом из старой английской винтовки.

Горец, перехватив нож, кинулся на последнего из разведчиков. Тот, скованный доспехами, не успел отринуть и открыть стрельбу, как лезвие отсекло палец, уже легший на спусковую скобу. Повторный, колющий удар поразил глаз. Люди Абдуллоджона уже бежали по дороге к гряде.

Логинову померещилось, что кровь, брызнувшая из глаза, черна. Он возвел глаза к небу. Там уже угадывались спасительные сумерки. Спасительные для кого? Он вспомнил бороду афганского офицера. Она тоже была черна.

— Господи, как ты терпишь это?

Все равно ли Горцу, кого уничтожать, своих ли, иноземцев ли? Или он «делает разницу»? Страдает ли, убивая соотечественников? Соплеменников? Или его жертвы равны в мере его Бога и смерть принадлежит к числу угодных тому медицинских ядов, освобождающих землю от болезней?

Спиной Володя почувствовал, что за ним уже никого. Он последний остался лежать.

Вдруг он возомнил себя молодым, в том, «старом» Афгане, и какой-то командир отрывисто, и при том спокойно, приказал подниматься. «Поднимайся, мол, такой-сякой, кровь что вода… Поднимайся, сынок, в атаку, или тебе не выжить. Или из кривого прямое не получить. Вперед!»

Логинов поднялся и побежал за другими навстречу отряду спецназа, приближающемуся с другой стороны гряды. Он видел перед собой спину Горца. Вопрос, который столь долго мучил его, столь долго казался самым проклятым и главным, вдруг отпал, словно отцветший лепесток.

Все равно, кто придумал 11 сентября. Сами ли американцы, или Зия Хан Назари, или Усама, другой воин Великого Джихада, или они сошлись в той задумке вместе… При взгляде из точки земли, в которой бежит в атаку Володя Логинов, хоть в ближний бинокль смотри, хоть в дальний, это все равно! Миру не хватит ни той, ни другой правоты, и, даже пересели «свободных» или «истовых» на Венеру или Марс, дай им хлеба и вина, они все равно примутся плодиться и воевать. Их главное оружие — ложь, укрытая в пленку правды. Их ложь не выявить сразу, в потоке дней и годов, она в сердце глубоко и обнаруживается лишь в остановившейся воде времени, когда можно увидать дно. Храм негоже строить не на крови невинного младенца — она такая же красная,