Опасная встреча - Эрнст Юнгер

пансионов всякий раз будто громом поражало, когда они узнавали, что их знакомца разыскивают. Они поддерживали его в заключении. И в тюрьме Лепренса любили. Только в отношении драгоценностей он оставался примитивен, не приручен. На таком фоне поражавшие публику удивительные методы присвоения оказывались вторичными.

Друзья как раз пересекали площадь, названную в честь Вольтера, и им пришлось остерегаться экипажей, скользивших в тумане по мокрой брусчатке. Этьен опять поразился повороту, какой друг умел придать той или иной теме. Это всегда напоминало ему отдаление спутника, сошедшего с общей лодки на остров. Река была мнением, суша – фактом.

И сейчас Добровски спросил, не подмечал ли Этьен, как ведут себя порой пассажиры в купе при приближении поезда к границе: с каким усердием почтенный старик прячет коробку сигарилл, а его супруга – несколько аршин кружев, а затем оба откровенно радуются, что дельце удалось. Почему миллионер ради нескольких пфеннигов соглашается на крупные неудобства? Судя по всему, это память о тех временах, задолго до возникновения государств, когда собственность в значительной степени составляла добыча, прежде всего охотничья. Однако теперь грабителем личной неограниченной власти стало государство. Восторжествовать над ним, пусть в минимальной степени, – невесомая, но бесценная победа. Отсюда можно вывести теорию преступления покрепче любой социальной или экономической.

Однако, не желая отклоняться от темы драгоценностей, Добровски спросил Этьена, может ли тот понять соблазн золота и дорогих камней, прямо-таки требующих устроить взлом. Жажда исходит из глубины; речь не столько о приобретенных ценностях, сколько о сгущении плутонической власти. Не каждый может и не каждый вправе безопасно для себя носить украшения. В Средние века на сей счет имелись подробные предписания. Не всякому тогда позволялось носить шпагу или пристраивать к дому башню – это вопросы власти, которые в экономическом обществе превратились в вопросы денег, но они лишь замаскировались. Поэтому в демонстрации драгоценностей до сих пор присутствует дерзость, провокация. Она просвечивает сквозь решетку витрин ювелирных магазинов, как жар сквозь решетку печи. Разве Этьен не замечал в подобных местах дух настороженности, жажды наживы, проституции, сытого удовольствия? Он концентрируется в достославных солитерах, чья история насчитывает столетия. Ими владели индийские боги, верховные правители, знаменитые куртизанки и миллиардеры; с их именами связаны страшные легенды. Собственно, ранг таких камней – талисман; и в таковом качестве они хранились в сокровищницах короны, владениях династий.

– Крупные камни, солитеры – олицетворение земной власти. Они с необходимостью порождают противовласть; обладание ими немыслимо без сейфов и телохранителей. Пробуждаемая ими алчность неотъемлема от риска их носителя и в то же время обнажает его притязания, с размерами которых растет и опасность. Какое частное лицо дерзнет выйти на люди с бриллиантом вроде «Санси», что перекочевал из сокровищницы Карла Смелого в таковую Иакова Второго и на своих мрачных путях был вырезан из утробы проглотившего его гонца? Если не ошибаюсь, во время коронации «Санси» украшал и Людовика Шестнадцатого. Возможно, это объясняет, – завершил Добровски исторический экскурс, – почему добрейший Лепренс не выбрал бюргерскую профессию, для него и более удобную, и более прибыльную. Такое бытие предполагает древнее жало в плоть, подобное тому, что заставляет многих наших сограждан каждую субботу, прихватив собак и ружья, садиться в поезд. При невероятном напряжении сил они бродят по лесам и лугам и, если повезет, возвращаются с парочкой куропаток. А ведь куда дешевле и удобнее купить их на рынке.

– Разве подобные рассуждения не выходят за рамки вашей службы, более того, не вредят ей? – спросил Этьен.

– Ни в коей мере. Полицейскому надлежит знать правонарушителя глубже, чем судье или прокурору. Он относится к преступнику, как охотник к дичи. Должен точно так же его выслеживать, знать, где тот прячется, подражать его языку, обычаям, наружности. Первобытная профессия. Вдобавок сыск не приблизится к совершенству, не включив в себя и умственные качества, хочется даже сказать – умонастроение.

– Но разве не говорят: все понять – все простить?

– Говорят. Одна из присказок, не имеющих никакого смысла, одно из широко распространенных общих мест. Тот, кто все понимает, поймет не только злодея, но и судью, который выносит ему приговор, и палача, который приводит приговор в исполнение. Выскажусь скромнее: я, хоть и не постигаю связи вещей, восхищаюсь ею как шедевром.

– Тогда вы мыслите иначе, нежели те, кто говорит, что Бога быть не может, поскольку наш мир – вместилище кошмара.

Добровски рассмеялся:

– Я, конечно, мелкий полицейский, но вы же не считаете меня способным на подобные пошлости. – И добавил: – У меня есть еще мыслишка насчет тяжких преступлений.

Туман сильно загустел; в свете фонарей виднелись очертания кипарисов. Этьен с трудом разобрал надпись на указателе: улица Репо. Значит, они недалеко от кладбища. Он шел за инспектором, как во сне, и почти не удивился, когда тот потянул колокольчик, спрятавшийся за решеткой. Добровски, видимо, прекрасно ориентировался и тут.

Немного погодя послышались шаги и открылось окошко. В его рамке появилась голова немолодой женщины с лампой в руках. Позади нее зарычал пес. Добровски назвался, и женщина поздоровалась с ним как со старым знакомым. Инспектор спросил:

– Как супруг, мадам Патюрон?

– Плохо. Опять не встает. Не отхожу от него. Прямо беда. Робера нет, он как раз на обходе. Но не хотите ли зайти?

– Спасибо, мадам Патюрон. Мы только хотели спросить, все ли в порядке. Вы знаете, к вашему участку я питаю особые чувства.

– Знаем, господин инспектор, и очень вам благодарны. Нам так много спокойнее.

Когда они попрощались, Добровски сказал:

– Будь погода получше, я бы предложил вам прогулку по кладбищу – лишь немногим парижанам оно знакомо в эту пору. Когда луна мерцающим светом освещает восточные купола, обелиски и серебрит дорожки, вас переносит на тысячи лет и миль от мировой метрополии. Великий Вавилон становится тогда малюсеньким. Но необходимо предупредить Патюрона, поскольку можно столкнуться с ним или его помощниками на обходе, а они вооружены и с собаками.

– Вряд ли найдется более тихое и мирное место, чем кладбище ночью.

– Одно из романтических заблуждений. По преступности кладбища идут сразу следом за рынками и рощицами городских окраин. Они обладают особой атмосферой, странной притягательностью для влюбленных, самоубийц и безумцев. Патюрон мог бы вам кое-что рассказать, например про страшного сержанта Бертрана, гиену, что вершила здесь черные дела больше сорока лет назад. Это превосходит любые фантазии. Патюрон тогда как раз поступил на службу. С тех пор охрану усилили. А как насчет сделать еще кружок вдоль стены и вернуться к Бастилии по авеню Гамбетты?

Этьен согласился; они продолжили разговор и расстались далеко за полночь.

Допросы

23