Нежданная смерть и любопытная леди - Генри Бриджерс

выбирать: ремонт «хиллмана» или флакон, мясо или флакон, замена крыши или флакон. Гадалка тоже выбирала – мебель и сам дом убоги. Отчего же, черт подери, так обидно? Такие флаконы дарят мужчины. Вот. Главный мужчина моей жизни – отец – умер, второй подарил банку «Максвелл Хауса» – спасибо и на этом, не стоит быть неблагодарной, ну а третий сидит в арестантской, и что с ним – понятия не имею. Собственно, из-за этих мужчин я и стою здесь в плаще мистера Тернера и стараюсь изо всех сил не взорваться от злости, ведь это, знаете ли, недостойно настоящей леди.

Рука с фонариком трясется, я прикрываю глаза и делаю над собой усилие, изнутри подымается муть, тошнота, делаю еще усилие, больше предыдущего – муть опускается на дно. Открываю глаза. Свет фонарика выхватывает подолы двух летних шелковых платьев интересной расцветки: одно в черную вертикальную широкую полоску – мне очень нравится, второе – в крупный нежно-красный цветок – выглядит несколько аляповато. А сколько гадалке было лет, позвольте узнать? Получается, все средства она вкладывала в себя? Я ничего не слышала о мистере Психе. Рассчитывала удачно выйти замуж? В нашей деревне? Не вяжется. Судя по платьям и флакону духов: Харвуд – перевалочный пункт между Лондоном и Парижем…

Еще раз свечу фонариком в нутро шкафа, нет, ну надо же в самом деле… У нас даже приблизительно одинаковый размер. Снова возвращаюсь к столику – а что у нее с косметикой, неужели вся французская? В выдвижном ящике навалены коробочки. Кто же так хранит… Мадам Психе была весьма неряшливой особой… Хотя в доме очень чисто. О чем это говорит? Такой вопрос обязательно задал бы себе Холмски… Прости, друг мой, понятия не имею, на этот раз сюжет выдумываю не я. «Ревлон» – посредственно, водостойкая тушь – «Максфактор» – разрекламировано, несколько лаков от Хелен Нойсшауфер – они мне тоже нравятся… Коробочки теней. Синие. Даже черные есть. Весьма оригинально, я такие и не видела, возможно, столь вызывающие цвета нужны для создания образа мадам Психе? Как иначе заинтересовать публику, если не быть экзальтированной таинственной особой? Можно еще чучело ворона добавить на плечо для атмосферности… Или это, скорее, про пиратов?..

Среди коробочек, флакончиков и пузырьков натыкаюсь на маленькую книжечку, по размеру почти как бальная, наверное, не перебирай я так тщательно, сочла бы за очередную палетку теней, но книжечку выдает фактура обложки – тканевая, приятная на ощупь. Я открываю, подсвечиваю фонариком. Первое, что вижу – безграмотность и знакомый почерк:

«Ф. сегодня предет? интересно что притащит на этот раз»

Ф?

Перечитываю. Записей больше нет. Сплошные пустые страницы. Перелистываю их снова и снова. Книжечка такая маленькая, а я так сильно листаю, что один раз она выскакивает из рук лягушкой, лезу под столик, бьюсь головой – что-то звякает, только бы не разбила флакон, он же ручной работы… Нет, все в порядке – голубки не потревожены. Но удар совершенно не вносит стройность в мысли.

Когда она это написала? До того, как пришел Доггер? После? В прошлом месяце? Ни дат, ничего нет. Только загадочное Ф. Почему в книжечке ничего нет? Вероятно, гадалка или забросила вести такого рода записи, или только начала новую книжку, или… Я не знаю, я опускаю руки с книжкой на колени и пялюсь в стену с обоями в бодренький цветочек. Мысли-синицы, где же вы? Но почерк такой же, как в письме с шантажом, только более неряшливый, конечно, тут она писала для себя.

Почему книжечку не нашли?.. Неважно. Исходим из фактов, стараемся не углубляться в побочные ветви. Достаточно и того, что вряд ли мужчины-полицейские копались бы в горе косметики как одержимые.

Подумай, Агата, если бы ты была гадалкой – не зря же у вас одинаковый размер платьев, примем это за перст судьбы, – что бы ты писала в такого рода дневниках?

Если вести записи, можно не держать всю подноготную клиентов в голове, а быстренько оживлять в памяти мелкие детали и интерпретировать их так, как тебе нужно. Если условная Бэкка спрашивает об условном Дэвиде, а Дэвид уже был на сеансе и упоминал некий любовный интерес, можно дать потрясающе правдивый совет. Умно. Да, такое лучше всего проворачивать в деревне… За хороший совет я бы и сама отдала последний шиллинг. Стоп. Если письмо написала она, то получается… Не получается. Потом. Ищи книжечки. Давай, Агата, решим, что они были…

Я обшарила все. Даже ванную – преодолевая брезгливость, посмотрела за бачком унитаза. И покопалась в камине: не осталось ли там каких-то обрывков, вдруг кто-то сжег книжечки, но снова нет – сплошная зола, а я не Шерлок Холмс, чтобы различать золу от дерева и золу от бумаги…

Все, что удалось найти, – золотая серьга с, видимо, горным хрусталем, но надо будет сперва отмыть ее от крови и уже потом рассмотреть камень при нормальном освещении. Серьга блеснула в свете фонарика – ищи я днем и не на коленях – не обнаружила бы. Она завалилась между рассохшимися половицами, которые вздымались и опускались, как морские волны. Кровавые морские волны. Я ползала на коленях, стараясь не вляпаться в лужу, которая подсохла, конечно, но все равно отвратительно пахла. Несколько успокаивал только тот факт, что пол чистый и не испачкаю платье. Но, несмотря на чистоту, в лужу влип длинный черный волос. Странно, если волос гадалки, то носить такие длинные уже немодно – плохо вяжется с платьями, зато хорошо вяжется с балаганными хиромантами и прочими. В любом случае, никаких дневников… Или их забрала полиция, или еще кто-то, или их вообще не было, или они спрятаны как-то особенно хитро… Серьга и книжечка – уже неплохо для несносной богатой наследницы, как выразился мистер Митчелл. До Харвуд-Хауса идти чуть больше получаса, а в хлопающих сапогах – так и все сорок минут, я смотрю на часы – 4.25, скоро рассвет, что ж, прекрасное время полюбоваться красотами йоркширских холмов.

* * *

Доггер стоит передо мной в тропале, военных сапогах и перчатках для верховой езды и орет, и он все орет, и орет, и рубит воздух рукой, и как будто даже собирается ударить меня – вижу, как сжимается кулак. Я не понимаю, чего он хочет. Почему-то никак не могу расслышать слова, все переспрашиваю и переспрашиваю, так отвратительно, так заискивающе, а потом он швыряет книжку мне в лицо, но падает она на колени. Раскрывается. Едва могу прочитать через взвесь перед глазами: «И сам я сказал, ответ всегда