Искатель, 2003 №5 - Сергей Юрьевич Борисов

— Начальство теперь взбеленится, лютовать станет, — сказал Максим, возвращая газету. — Он что, идиот, этот журналист?

— Он нормальный. Просто зарабатывает имя и деньги, делая то, что от него ждут. И хорошо, надо сказать, делает, профессионально.

— Но это безответственность! — возмутился Игорь.

— Вот ты ему при случае это и объяснишь.

Кочергин поднял воротник пальто и направился по брусчатке площади к памятнику погибшим в Великой Отечественной войне.

Около памятника на лавочке сидела женщина. Голову ее прикрывал надорванный по краю целлофановый пакет. При их приближении женщина встала. Опершись на метлу, она неотрывно смотрела на следователя подозрительными немигающими глазами.

К Кочергину подлетел молоденький милиционер в плащ-палатке. Та была насквозь промокшая и стояла колом.

— Где?

— Да вот же, за обелиском.

Стоило чуть сдвинуться вправо, как стала видна висевшая на фонаре кукла.

Они подошли. Милиционер простуженно кашлял в кулак.

— Максим… — тихо сказал Кочергин.

В системе крепления Максим разобрался быстро, да и не было в ней ничего сложного: веревку — обычный бельевой шнур — перебросили через декоративную скобу у самого плафона, куклу подтянули вверх, после чего свободный конец шнура закрепили за чугунный столбик ограды. Максим легко справился с узлом и опустил куклу.

Игорь снял петлю. Под веревкой оказалась странгуляционная борозда, такая же, как у первой и второй кукол.

— Ну вот, теперь солдат, — по-прежнему не повышая голоса, сказал следователь.

На кукле были китель, наглаженные брюки, на голове — голубой берет десантника. Кочергин попытался снять его и не смог. Берет был по кругу прибит к голове никелированными — «чемоданными» — гвоздиками.

— Игорь…

Никитин достал из кармана нож, с помощью лезвия вытащил гвозди и протянул берет следователю. Тот повертел его, заглянул внутрь, спросил милиционера:

— Она обнаружила? Позовите.

Постовой кинулся выполнять приказание.

Лицо женщины было непроницаемо, точно гипсовая маска. Жили только глаза: в них плескалась ненависть.

— Расскажите, как все произошло.

Женщина переложила метлу из одной руки в другую и заговорила свистящим осипшим голосом:

— Убирала мусор из урн. Смотрю — висит.

— Поблизости никого не было?

— Нет.

— Что сделали потом?

— За ним вот пошла, — дворничиха повела подбородком в сторону постового.

Милиционер подобрался.

— Она сказала: человек на фонаре повесился. Я не поверил, но к памятнику побежал. Гляжу — и верно, повесился. Я к нему, а это…

— Вы поняли, что это манекен? — обратился к женщине Кочергин.

— Нет.

— У вас не возникло желания чем-то помочь несчастному, тут же, немедленно?

— Нет.

— А у товарища это было первым порывом.

— Ему по должности полагается. А по мне: решил умереть — умирай, я тебе не помеха.

Следователь нахмурился:

— Не по-человечески это.

— А вы меня не учите! Это мое дело, как с людьми обращаться.

— И с мертвыми людьми тоже?

— Только мертвые они и безобидные.

Близнецы подхватили куклу и понесли ее к машине. Кочергин последовал за ними. «За что она меня ненавидит?» Он оглянулся и… увидел. Он увидел синий «технический» халат с разнокалиберными пуговицами, вытянувшиеся на коленях «треники», увидел, что эта женщина много моложе, чем показалась поначалу, только какая-то она потерянная, забитая жизнью, наградившей ее плоской грудью, посекшимися волосами, паутиной морщин на землистом лице.

А вот за это и ненавидит — за спокойствие и благополучие, которого лишена! Всех ненавидит. И его тоже. Хотя и не более, чем Никитиных или этого продрогшего, но полного служебного рвения постового. Ну, может, чуть меньше, чем собачников, выгуливающих своих сытых и сонных любимцев, чем воротящих нос соседей, чем правителей — прежних и нынешних, заседающих в зданиях, осененных новым флагом. И ничто не справится с этой ненавистью.

Милиционер держался на два шага позади. Когда Кочергин повернулся к нему, он замер, сумев сохранить эту почтительную дистанцию.

— Сами вымокли, и она тоже. Пусть бы в здании ждала.

Милиционер пошевелил руками под потемневшей от влаги тканью плащ-палатки и заговорил растерянно и несвязно:

— Так ведь это… Охранял объект… Она — свидетель. Куда ж ее? Да и дождь, — он обрадовался, — дождь-то кончился.

Действительно, та морось, что липла сейчас к лицам, ничем не напоминала упругие струи, которые недавно стучались в лобовое стекло «уазика». А Кочергин и не заметил, как небеса сменили гнев на милость.

Стоило ему захлопнуть за собой дверцу машины, дождь припустил с новой силой.

22

В кармане заверещал телефон. Накануне вечером Кочергин не забыл поставить аккумулятор на подзарядку. Тогда он еще поздравил себя с этим, ну, что не забыл.

— Да?

Следователь слушал, кивал. Дав отбой, повернулся к Никитиным, хотел что-то сказать, но не успел — телефон опять затренькал. И снова Кочергин слушал и кивал.

— Это Виноградов, — сказал Кочергин, убирая трубку. — Он нашел телефон Наташи. Как приедем, ты, Максим, «пробьешь» по номеру адрес — и туда. А мы с тобой, Игорь, прямиком в лабораторию. Нас там еще одна кукла ждет. Только что привезли.

— Четвертая? — не поверил Игорь. — Сколько же их у него?

— Может быть, уже не осталось. Он уже не таится. — Следователь взял берет и вывернул его. По дерматиновой полоске, задающей форму, бежали буквы. Кочергин взглянул на них так, словно опасался — или надеялся? — что надпись исчезла. Надпись была на месте.

— «Арефьев Е. 2-я рота», — прочитал Максим. — Что же он раскрылся? Представление заканчивается?

«Уазик» взметнул веер грязных брызг, притормозил, медленно, точно нащупывая брод, перебрался через огромную лужу и помчался по улице.

23

Следователь обязан быть беспристрастен. С годами это становится привычкой. И тем не менее Кочергин испытывал неприязнь, чуть не враждебность к Антону Юрьевичу Травину. Это было странно и даже ново для него, тем более что сидящий перед ним человек не сделал ничего, что противоречило бы требованиям закона. Напротив, он действовал как добропорядочный гражданин, проявив смекалку, ловкость, даже отвагу. Это предполагало уважение со стороны следователя, но ведь следователь еще и человек!..

Травин говорил:

— Мне об этом жена рассказала. Вчера еще. Страх? Страха не было. Да и чего бояться? Гантели, гири — все мне в актив. И работа моя — кузнец я — слабых не любит, не приживаются они у нас. Так что страха не было. Возмущение было! А как иначе? Ходит по городу сумасшедший, посвистывает, дела черные творит. А милиция куда смотрит? Извините, конечно. И еще стыд был… Когда, скажите на милость, такое бывало? А все почему? Потому что распустили людишек, распустили…

Проснулся я рано, темно еще было, по будильнику, для меня это