Искатель, 2003 №5 - Сергей Юрьевич Борисов

— Ждет.

— Так идите.

— Нельзя мне было его оставлять, да? Жеку?

— Идите, Алексей, идите. Вас ждут.

Веркина испуганно взглянула на следователя и прижалась к Виноградову. Тот стал гладить ее по голове, шептать что-то утешающее.

Кочергин перевел взгляд на пьяного, скрючившегося на деревянной скамейке в углу. Брюки и плащ Никифорова были в разводах блевотины. От него смердело.

— Некуда, — объяснил милиционер с красной повязкой на рукаве, следивший за Кочергиным встревоженными глазами. — Все ваши позанимали. Сейчас приедут, заберут. Буянил. Права качал, ишь ты…

Кочергин ничего не сказал.

А за спиной всхлипывали:

— Лешенька, Лешенька…

— Все хорошо, Люба, все хорошо, — говорил Виноградов, обнимая ее за плечи. — Пойдем. Поздно уже.

— А нам куда, Михаил Митрофанович? — спросил Максим, до того о чем-то шептавшийся с дежурным по отделению.

— Домой.

Максим безмятежно улыбнулся.

— Что ты скалишься? — зашипел на него Игорь. — Посмотри на себя! Что маме скажем?

— Придумаем что-нибудь.

— Да, Максим, вид у тебя непрезентабельный, — заключил следователь, будто только сейчас разглядел разорванную, измазанную кровью куртку Никитина. — А маме скажите правду. Родных обманывать стыдно. Кстати, кровь холодной водой замывают. Проверено.

20

Кочергин осторожно закрыл дверь. Язычок замка предательски щелкнул.

— Зря стараешься. Володи нет.

— А где он?

— Позвонил, доложился: «Переночую у друга». — Татьяна Васильевна дернула плечом. — Зачем хитрить? Женщина это. Привел бы, познакомил. Не чужие же мы ему.

— Успокойся. Ложись спать.

— Тебя ничто не волнует.

— Он же не монах, — примиряюще сказал Кочергин, пристраивая пальто на вешалке. — Дело молодое.

— Я хочу знать, где мой сын. И с кем!

Татьяна Васильевна повернулась и скрылась в комнате.

«Я тоже хочу знать, — подумал Кочергин. — И где он, и что с ним».

Он вымыл руки, налил стакан молода, развернул газету, оставленную женой на кухонном столе. Броский заголовок сразу привлек его внимание. Он дорогого стоил, этот заголовок: «Папа Карло из нашего города, или Ждать ли нам жертвы?» Длина заголовка соответствовала объему статьи: места для нее не пожалели.

Кочергин стал читать.

Журналист потрудился на славу: съездил на ДСК, опросил рабочих, сфотографировал тетю Маню; побывал и у березы в парке, разыскал участкового, но получил отлуп — тот оказался глух и нем и к «добрым молодцам» не подпустил. Из несговорчивости лейтенанта репортер сделал вывод: события в городе творятся нешуточные! Подтверждение тому нашлось в прокураторе. С точки зрения журналиста, нежелание Приходько комментировать происходящее, но вместе с тем категорическое отрицание наличия какой-либо опасности для мирных граждан, говорило как раз об обратном. Автор статьи намекал, что позиция правоохранительных органов объясняется, очевидно, нежеланием раньше времени будоражить население рассказом об истинном положении вещей. Далее следовали набившие оскомину рассуждения о правомерности сокрытия властными структурами информации, и только после этого шли авторские предположения. В сущности, предположение было одно: в городе объявился психопат, который создает манекены, чтобы, набив руку, перейти на людей и — вешать, вешать, вешать…

Не скупясь на слова и краски, журналист живописал грядущие ужасы, и Кочергин, читая этот бред, кривил губы: вот же мерзавец, не пожалел ни ног, ни фантазии. Над кем сжалился, так это над Приходько: не отхлестал, а мягко так отшлепал — дальновидный, не захотел портить отношения…

Кочергин сложил газету. Ну, теперь с него с живого не слезут. Решено и пропечатано — вынь да по-лож им маньяка!

Допив явно скисавшее молоко, Кочергин сполоснул стакан, погасил свет, в коридоре сунул газету в карман пальто. Около двери в комнату Володи он не мешкал. Не как вчера. Тем более что сына и дома-то нет.

На столе лежала книга. Кочергин взял ее, опустился в кресло. Глаза заскользили по строчкам, и… комната исчезла. Он сидел в маленьком уютном кафе, а над ним расстилалось выгоревшее испанское небо.

Созданный Хемингуэем мир пропал так же неожиданно, как и возник. Кочергин провел ладонью по тисненной золотом обложке. Как же он любит жизнь, этот Джейк Барнс! Устроил себе фиесту — отдых, праздник… А Володя сказал, что это — поминки. Почему? На поминках всегда говорят о прошлом и говорят светло, здесь же о нем предпочитают молчать. В поминании без горести укрыта вера в будущее, а тут, в романе, только настоящее — назад не оглядываются, вперед не заглядывают, да и есть ли что впереди?

Кочергин положил книгу обратно на стол.

Когда он укладывался рядом с супругой, Татьяна Васильевна оторвала голову от подушки и спросила сонным голосом:

— Во сколько тебя разбудить?

— Меня разбудят. Спи.

Он не ожидал от себя таких слов, но не удивился им.

— Досталось тебе. Но ты мосел!

— Пустое, — отмахнулся от похвалы брата Максим.

— Слушай, а о чем ты с дежурным толковал?

— Спросил, куда Поликарпова поместили.

— И что?

Максим хмыкнул:

— В одной загородке сидят. С тем «чеченцем»… Будет о чем поговорить.

Игорь засмеялся.

А из-за двери ванной пробивалась сердитая скороговорка. Это мама застирывала куртку. Холодной водой.

Всей правды братья ей все-таки не открыли. Зачем волновать? Ведь все же в порядке.

Ольга Тимофеевна смотрела на сына счастливыми, мокрыми от слез глазами.

— Мама, Люба будет жить с нами.

Ольга Тимофеевна обняла девушку.

— Вот и хорошо.

21

Телефон был настойчив и нетерпелив.

Первое, что испытал Кочергин, — это облегчение. Вчерашний кошмар повторился и в эту ночь без каких-либо изменений или дополнений, точно обрывок музыкальной фразы со старой заезженной пластинки. Снова дорога, и ельник, и Володя с лицом удавленника…

Он снял трубку.

— Да? Да… Через десять минут.

Когда следователь вышел из подъезда, «уазик» уже ждал его. Водитель уважительно открыл переднюю дверцу. Следователь поблагодарил за заботу и забрался на высокое сиденье. Обернулся:

— Доброе утро.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Как настроение?

Кочергин мог и не спрашивать. Лица Никитиных были куда как красноречивы.

— Спать охота, — пожаловался Максим.

— С тобой понятно, а ты, Игорь, чего увязался?

— За компанию. Вот скажите, Михаил Митрофанович, почему люди такие злые? Тот же. дежурный. Ему ближнего разбудить — в радость. Еще и издевается: «Заварили кашу, — говорит, — висельники, теперь расхлебывайте».

— Ладно, не бурчите. — Кочергин достал газету. — Читали?

Ветровое стекло «уазика» заливал дождь, и отчего-то становилось понятно, что после этого дождя уже не будет солнечных погожих дней как никогда припоздавшего «бабьего лета».

Темнота только начинала отступать, отдавая первенство свинцово-серому цвету. Вдоль улицы громоздились похожие на склепы дома. Торопились редкие прохожие. Их зонтики тоже были серыми. Казались такими.

— Приехали. — Водитель остановил машин}7.

— Да, выбрал место. — Игорь показал глазами и движением бровей на крышу здания, над которым ник под дождем красно-белый-синий