Медвежий край - Дарья Андреевна Кузнецова

– Если болтать собирались, то Верхов ещё мог быть, поговорить любит, – наконец предположила женщина. – Это учитель школьный, естественные науки преподаёт. Или Будин, он бывший моряк, тоже байки травить мастак. А может, и оба…

– Если четверо, то кто-то один. Установлено, что был охотник Саранский, его соседи подтвердили.

– Тогда точно Будин! – решительно заявила Харина. – Верхов навряд ли бы с Косым усидел, не ладят они.

– Отчего же? – заинтересовался Сидор.

– Неловко сплетни повторять…

– Это не сплетни, это полезные сведения. К тому же обещаю, что всё останется между нами.

– Не в ладах они из-за Верочки Верховой. Косой к ней всё клинья подбивал, а какой мужик такое стерпит? Сам блудить – это завсегда, а жене – не смей. – В словах прозвучала явственная обида, и Сидор поспешил отвести внимание женщины в другую сторону.

– И давно они не в ладах?

– Да уж несколько лет. Вы не подумайте, там без рукоприкладства, и Верочка очень порядочная женщина, ничего такого! Но мужики вместе бы навряд ли сошлись, даже за-ради дармовой…

Её прервал трезвон дверного колокольчика, и Харина отправилась открывать.

– Думаете, она сейчас не врёт? – спросила Антонина

– Скорее всего, нет. Её вина белыми нитками шита, думаю…

Но тут он умолк, а через мгновение в комнату вернулась озадаченная Харина в сопровождении мальчишки лет семи. Вихрастый, взъерошенный, пылающе-рыжий, в великоватой рубахе с чужого плеча и стоптанных подвязанных сапогах, он выглядел бы оборванцем, кабы не бесенята в глазах и то обстоятельство, что одежда на нём была пусть и большеватой, но чистой. Запыхавшийся, он явно прибежал сюда сломя голову и сейчас отчаянно пытался отдышаться, и оттого говорил, глотая слова:

– Тёть врач, батька помирает! Батька… за священником, а мамка говорит – на кой ляд священник… Как одной детей поднимать! Велела врача!.. А батя говорит, чтобы не смел. Бабу он к себе не того… и чего баба понимает! А мамка говорит, что он дурень… перестрел ему лечила, а он чего делать не знал… Не, пострел! Прострел! И снова велела врача звать! А батька сказал, ежели врача позову замест священника, так выдерет, что вовек не забуду, – тараторил он. – Только я не хочу, чтобы батька помер! А там уж пусть порет. – Мальчик шмыгнул носом и утёр его рукавом.

– Что с отцом? – поднялась с места Антонина.

– Блевал! Горячий ещё… – Посыльный поскрёб затылок, но больше ничего припомнить не сумел. – Бредит! Али просто дурит… Три дня ужо.

– Как отца зовут? Фамилия? – вставил Сидор.

– Луховицкие мы, Артём Васильич батька, – сообщил малец и вновь шмыгнул носом. Он не плакал, но явно был очень взбудоражен и напуган, а нарыдаться раньше успел – нос выглядел распухшим.

– Пойдёмте, это один из приятелей Оленева, – предупредил Антонину начальник. – Вдруг он тогда был?

– Да, разумеется, идёмте!

– Спасибо за рассказ, Елена Антиповна. Я постараюсь со всем разобраться.

– Бог в помощь, господин исправник! – без особой охоты отозвалась та и с явным облегчением выпроводила всех пришельцев за дверь.

Жил пострадавший совсем недалеко, и по дороге Бересклет спешно перебирала в голове все способы, какими можно было помочь при ботулизме, и другие болезни, симптомы которых были схожи с перечисленными мальчишкой, и начинала помалу паниковать, потому что таких имелось великое множество.

На месте пришлось буквально пробиваться к отцу семейства: тот кричал, матерился, требовал убрать «бабу и ведьму» и дать ему помереть спокойно. В первый раз в заглянувшую Антонину из комнаты полетела кружка, на второй она сунуться не отважилась, разговаривала через дверь, пытаясь убедить недужного, слишком уж бойкого для такой тяжёлой болезни. Ушла бы давно, не выслушивая всё то, что мужик имел нужным сказать, но её остановили больные заплаканные глаза жены, в которых стояли мольба и отчаяние.

Несколько минут продолжались однообразные бессмысленные переговоры, а потом всё это надоело Сидору. Он молча взял Антонину за плечи, отодвинул её в сторону и без стука распахнул дверь. В него тоже полетела какая-то плошка, но её Березин поймал на лету, шагнул в комнату и закрылся.

Антонина переглянулась с хозяйкой, и обе встревоженно прильнули к двери.

В небольшой комнатушке пахло противно – по́том, испражнениями и тем непередаваемым кислым духом, какой сопровождает многие болезни. Судя по всему, в ней прежде жили девушки, дочери хозяина, но им пришлось потесниться, чтобы устроить больного отца в одиночестве: разумная предосторожность на случай, если хворь окажется заразной.

– Уйди, исправник! – пробурчал лежавший в постели бледный мужчина средних лет, и без того худощавый и жилистый, а недуг сделал его ещё более тощим. Сидор врачом не был, но характерных признаков, которые перечисляла Антонина, не нашёл. – Дай помереть спокойно!

– Ты был третьего дня у Оленева? – деловито спросил Березин, устраиваясь на краю сундука, стоящего в изголовье кровати.

– Это ты к чему? – опешил Артём Васильевич Луховицкий. Он попытался подняться, но все силы, видать, ушли на два броска посудой, удалось только сдвинуться по подушке и запрокинуть голову.

– К тому, что я тут как полицейский чин. Так что?

– Не был я там, на рыбалку ходили в лиман, позавчера только вернулся.

– А кто был?

– Того не знаю. Я вообще не знал, что у Оленева кто-то собирался…

– Ясно, – кивнул тот и поднялся с места.

– А ты только за этим и приходил, что ли? – не утерпел Луховицкий.

Сидор остановился перед дверью, обернулся.

– А ты думал, я тебя уговаривать стану врача пустить? – Он вскинул брови. – Коли человек – гниль и трус, готовый жену с пятью детьми вдовой оставить только потому, что ему баба не нравится в роли врача, я зачем его уговаривать буду?

– Да я… Да мне… – Хозяин смешался и вместо потока ругани забормотал, смущённый, и Березин задержался: его явно ждали соображения поинтереснее, нежели обычное чванство и предрассудки. – Девка ж молодая, а тут я с телесами своими… Ожог вполбрюха, срам на груди наколот, да и хворь такая, что мужику не признаешься!

Под конец его речи Березин не скрывал усмешки. Он наконец припомнил фамилию этого человека: Луховицкий из ссыльных был. Прежде шулерством промышлял, но остепенился да и прижился тут, когда срок отмотал. Но это случилось задолго до назначения Сидора, при его предшественнике, имя попадалось в бумагах.

– Давай жену позову. С ней спокойнее будет?

– Да что я, за женскую юбку держаться буду! – обиженно насупился мужик.

– Тогда только свою помощь предложить могу. – Исправник со смешком развёл руками.

– Зови уж докторшу, – тяжело вздохнул Луховицкий, и Сидор вышел, улыбаясь в усы.

А когда от двери с той стороны отпрянули смущённые женщины, беззастенчиво подслушивавшие, не сдержал весёлого смешка: любопытство Антонины чем дальше, тем больше его забавляло.

Бересклет пришлось задержаться в доме. Никакого ботулизма у смущённого пациента не обнаружилось, и даже дизентерии не было, а нашлось обыкновенное, хотя и острое, пищевое отравление, которое и без участия врача, естественным путём, шло к окончанию. Луховицкий оказался весьма крепким и здоровым человеком, так что напрасно он звал священника.

Конечно, утверждать подобное с ходу, без осмотра, Антонина не стала. Всё проверила, ощупала живот, и впрямь обезображенный старым шрамом. Мужчина поглядывал на неё исподлобья, угрюмо, но когда девушка и бровью не повела при виде уродства, немного расслабился. Тем более «наколотый на груди срам» никто смотреть не стал, рубашку