Медвежий край - Дарья Андреевна Кузнецова

нужные оказались перевязаны бинтами. Хорошие бинты было отчаянно жаль, но поиск они заметно упростили. Не упростило его то, что стопки расползлись по всему архиву, но когда Бересклет боялась трудностей!

Благословила она и свою запасливость, которая заставила, выходя из дома, прихватить рабочий саквояж, в котором имелась пара прокипячённых хирургических масок. Лучше пожертвовать одной из них, чем наглотаться пыли.

Оглядев отобранную груду перебинтованной, желтоватой, обтрёпанной по углам бумаги, Антонина окончательно решила, что бороться с этим врагом способна только на собственной территории, поэтому следовало отыскать людей для погрузки и телегу.

Березин явно быстро бы справился с этой проблемой, а то и сам бы всё перетаскал, что ему эти стопки, но Антонина рассердилась на себя за такие мысли. Справится, не столь уж она изнеженная и несамостоятельная, как он о ней думает!

Девушке хватало самокритичности и здравого смысла, чтобы понимать, насколько эта её обида наивна. Да, Сидор оказался не стариком, как она полагала изначально, но всё равно их жизненный опыт не сравнить. Четыре года на фронте этой страшной войны, две контузии, да ещё то ранение, которое вылечил её покойный отец, – уже одного этого было достаточно, чтобы относиться к Березину с особым пиететом. А он и здесь уже несколько лет, и вон как уверенно держится: и коренной народ с его повадками знает, и город, и вообще все окрестности. И с высоты этого опыта, конечно, Антонина могла казаться ребёнком.

Да и мелочь же! Он ничего дурного не сделал и не сказал, ну подумал неодобрительно, ну глянул насмешливо, поддразнил… Глупо и по-детски на такое обижаться. Однако же – задело, засело занозой, и все здравые измышления никак не помогали успокоить душу.

Такое с ней бывало в самом начале учёбы, а после – во время практики, и, видно, планида такая: на каждом новом витке жизни доказывать кому-то, а вперёд него – самой себе, что она способна справиться с любыми неурядицами и имеет полное право считаться самостоятельной. А иначе стоило честно признавать и справедливость тех обидных слов в первый день знакомства, которые прочно засели в голове: что не учиться надо было и заниматься «неженским делом», а замуж идти да детишек нянчить. Она, конечно, против такого не возражала, но неужели не способна на что-то другое? Неужели не имеет права любить то, что делает?

Поиски помощи не заняли много времени. Местные жители были достаточно участливы, а небольшая приплата оказала и вовсе волшебное воздействие, так что вскоре часть архива перебралась в избу исправника. В управе похищению медицинских записей только порадовались: освободилось немало места.

Так её и нашёл вечером Березин: посреди комнаты, почти всё доступное пространство которой оказалось занято разложенными по разновеликим стопкам листами старой бумаги.

– Добрый вечер. – Сидор с интересом оглядел представшую перед глазами картину в свете пары ламп, одна из которых стояла на краю стола, а вторая – на полу рядом с Антониной, сидевшей на коленях на сложенном покрывале.

– Здравствуйте, Сидор Кузьмич. – Девушка бросила на него взгляд и больше ничего не сказала.

– Как ваши успехи? – Березин осторожно прошёл через горницу, стараясь ничего не смахнуть и не испачкать, добрался до стульев, благо те были свободны.

– Как видите, пока об успехах говорить рано. Разберусь в записях, тогда только смогу что-то определённое сказать.

Антонина умолкла, даже не глядя в его сторону, и продолжила деловито жонглировать бумажными стопками.

Сидор некоторое время понаблюдал, ожидая, начнёт ли она разговор и спросит ли что-то сама, но девушка молчала, в его сторону не смотрела и старательно делала вид, что гостя нет. Можно было бы списать всё это на увлечённость, но…

– Вы сердитесь, Антонина Фёдоровна? – спросил он наконец.

– Ну что вы, как я могу? – отмахнулась та, вновь не глядя в его сторону.

– Сердитесь, – вздохнул он. – Притом на меня.

– Даже если и так, какая вам до того печаль? Не извольте беспокоиться, господин исправник, я работаю, а работу привыкла выполнять наилучшим образом.

Ещё некоторое время они помолчали. Антонина прилагала все возможные усилия к тому, чтобы не замирать и не коситься на мужчину в напряжённом ожидании дальнейших действий, а Сидор как раз размышлял, нужно ли эти самые действия предпринимать, или уж пусть всё идёт как идёт. Правильнее было бы выбрать второй вариант, но…

Он вдруг понял, что как-то уж очень быстро привык к обществу Антонины и разговорам с ней. Вроде бы этот месяц, пока она помаленьку обживалась, общались редко, но порассказать девушка успела многое, и казалось, что они знакомы гораздо дольше. Он уже и про сестёр её знал, и про матушку, словно не раз виделся лично, и про учёбу. Ей явно не хватало интересных собеседников, а ему было не в тягость. Больше того, приятно. И вчерашняя прогулка понравилась, и обсуждать с ней расследование было как-то… естественно. Приятнее, чем с Мельником, которого он знал дольше и лучше.

И вот эта её обида, немногословие и нежелание разговаривать задевали и расстраивали.

– Не сердитесь, Антонина. Я не хотел вас обидеть.

– Вероятно, что именно так, – спокойно кивнула она. – Вы и не обидели.

– Но?

– Чего вы от меня ждёте, Сидор Кузьмич? – спросила она, подняла на него взгляд и чинно сложила руки на коленях. – Я поняла, что вы не желаете обсуждать со мной какие-то сторонние темы, а по служебным, как видите, пока нечего сказать, разбираю бумаги.

– Отчего не хочу, напротив! – возразил он поспешно. – Просто про ту встречу злополучную не могу говорить, не только с вами. Я слово дал молчать. Как вы его увидели вообще… – раздосадованно поморщился Березин.

Антонина удержала так и рвущийся с губ вопрос «кого – его?», смерила собеседника задумчивым взглядом и спросила после паузы:

– А что вам мешало вот ровно так ответить вчера? Не дразнить, не насмешничать, а сказать, что это тайна, в которую вы не можете меня посвятить? Неужели я произвела на вас настолько дурное впечатление? А даже если и так, прямой отказ отвечать всё же менее обиден, чем подтрунивание!

– Я не со зла. – Он слегка пожал плечами. – Не сообразил просто, растерялся.

– Вы – и растерялись? – не поверила Бересклет, обвела полным сомнения взглядом. Чтобы вот этот огромный мужчина с его зычным голосом и твёрдым характером – и потерялся на ровном месте?

– С вами нетрудно, – улыбнулся он. – Общество тут – сами видели какое. Люди хорошие, но простые, а я и прежде красноречием не блистал, теперь и вовсе отвык…

– Ничего подобного, – возразила Антонина. – Когда вы увлекаетесь, очень складно начинаете говорить, а в другое время слова по крупинке цедите, словно они золотые. Это, знаете ли, наводит на мысль, что ваше немногословие – чуть более вежливая замена прямому отказу. В надежде, что собеседник устанет и прекратит вас мучить. Скажете, не так?

– Я не задумывался, что оно вот так выглядит со стороны, – заметил он с явным смущением. – Привычка. Если нечего сказать, то лучше и не говорить ничего, а слушать. Простите, коли невольно обидел. Мне очень нравится ваше общество и не хотелось бы его терять.

– Неужели? – пробормотала Антонина, слегка смешавшись от такой прямоты, но чувство было приятным.

– И впечатление вы производите хорошее, – продолжил Сидор, чувствуя облегчение оттого, что недоразумение разрешилось. – Я поначалу, виноват, недооценил вас, посчитал совсем уж хрупкой барышней, но вы умеете удивить.