Всегда подавать холодным - Макс Александрович Гаврилов

обдумывал сказанное обер-полицмейстером и решительно ничего не понимал. Приподнятое настроение, возникшее у него после получения Выхинского списка, улетучилось как приятный сон при пробуждении.

Оперу Извольский любил. Поэтому вчера, когда курьер доставил ему приглашение от Порядина составить ему компанию в выкупленной ложе, Андрей нисколько не сомневался. Сегодня давали «Нина, или Безумная от любви» итальянца Паизиелло, но, так некстати вызванный к начальству, увертюру и часть арии Сюзанны Извольский, к досаде своей, пропустил.

Мягко ступая по застеленному ковром полу, он бесшумно вошел в ложу и опустился в кресло, кивнув Порядину. Либретто он прочел еще вчера, поэтому происходящее на сцене никакой загадки для него не составляло. Сцена была погружена в полумрак. На ее фоне силуэт сидящего впереди Ивана Францевича был словно высечен из черного камня. Солистка высоким голосом переливчато передавала свой гнев, возмущение и даже угрозу, потом вдруг переходила на тихое, пробирающее контральто и почти плакала… Вечная история любви… Старый граф поощряет чувства дочери Нины к возлюбленному Линдоро, но тут появляется более выгодная партия – богатый и знатный претендент. Линдоро ранен на дуэли, и несчастная Нина рвет душу зрителям, сходя с ума от тоски по возлюбленному. «История, конечно, дешевенькая», – подумал Извольский и усмехнулся. Но музыка, чарующие голоса солистов и игра оркестра, поднимающая тело под своды огромного зала и заставляющая то и дело прикрывать от удовольствия глаза, делали графа абсолютно счастливым.

Между тем первое действие подошло к концу, занавес сдвинулся, и в зал и ложи внесли свечи. Порядин, казалось, был чем-то озабочен, на его лице лежала печальная тень. Андрей отметил, насколько он все же красив. Безупречно скроенный бордовый сюртук с черными шелковыми отворотами, белоснежный шейный платок и остриженная по последней парижской моде голова… Прямая осанка и такой же прямой, уверенный взгляд аристократа. «Должно быть, он непременно нравится дамам», – пронеслось в голове Извольского.

– Прошу меня простить за опоздание, граф! – Извольский развел руки в стороны.

– Да полно вам, Андрей, – улыбнулся Порядин, – я прекрасно понимаю, что при вашем роде занятий… – Он сделал деликатную паузу, не желая напрямую спрашивать Извольского о служебных делах, однако Андрей был так расстроен, что этого даже не заметил.

– Чертовщина какая-то происходит, Иван Францевич… Мне запретили заниматься дальнейшим выяснением обстоятельств убийства Левина. – Он вздохнул. – Хотя все улики напрямую указывают, что есть некая связь между несколькими смертями в Петербурге…

Порядин достал сигару, обрезал ее конец золотыми ножничками, прикурил от горящей свечи.

– Несколькими?!

– Да, граф! Установлен некий круг лиц, включая Валевича и Левина. Так вот, из этого списка мертвы уже четверо! Сейчас мы разыскиваем остальных, но мотив… Мотив так и не ясен. А мне высочайше запретили беспокоить вдову Левина, интересоваться бумагами и даже опрашивать управляющего…

– Высочайше? – вновь переспросил Порядин.

– Именно! Сам Константин Павлович через обер-полицмейстера…

– А что за список, о котором вы упомянули?

– Видите ли, несколько лет назад группа лиц, в основном офицеры гвардии, по некоему неизвестному никому делу содержались в Алексеевском равелине… Всего семь фамилий… И четверо из них, как я уже сказал, мертвы…

– В том числе, надо полагать, наши двое?

– Точно так, Иван Францевич. Вчера пристав раздобыл этот самый список. В нем двое наших покойников, стало быть, пятерых надобно разыскать. Так выясняется, что накануне ночью – вообразите! – накануне ночью застрелился еще один! Тело выловили в Неве. Остались четверо. Я, разумеется, поручил приставу заняться розыском двоих, сам также поехал в военное министерство справиться об оставшихся двух… – Извольский тяжело вздохнул и хрустнул пальцами искалеченной руки.

Иван Францевич, окутанный ароматным сизым дымом, сидел, закинув ногу на ногу, и попыхивал сигарой. Казалось, он смотрит сквозь Извольского и погружен в свои мысли.

– Позвольте я угадаю, дорогой друг? – наконец прервал он молчание и оживился, затушив сигару о дно серебряной пепельницы. – Они тоже мертвы?

– Не угадали, граф. Мертв лишь один, второй вполне здоров. По крайней мере, по словам Монтрэ, был здоров.

– А Монтрэ-то тут при чем?

– Мы случайно встретились. Он служил в одном полку с человеком из нашего списка.

– Он уже вернулся с маневров?

– С каких маневров? – медленно спросил Извольский и почувствовал, как противный холодок пробежал по спине.

– Он тогда, у Мишарина, сокрушался, что у него срывается встреча с одной дамой… Из-за маневров. Должен был ехать на следующее утро, мы как раз с вами в Вырицу отбыли. Вы, Андрей, уже после пришли, потому и не слышали, – улыбнулся Порядин.

– Черт…

– Что с вами?

– Выходит… – пробормотал рассеянно Извольский. – Выходит, он был… Видите ли, граф, последний из убитых – ротмистр Глинич – был убит как раз на маневрах… Монтрэ был в Петербурге, когда был убит Валевич…

– А как же этот, как его… кучер с изуродованным лицом? – Порядин встал и положил руки на перила ложи. – Думаете, они как-то связаны?

– Французских агентов может быть несколько… Как же узнать, по какому такому делу все наши жертвы содержались в крепости?

Внизу, в зале, вновь стали гасить свечи, зрители рассаживались по своим местам, слышался приглушенный дамский смех и шуршание пышных кринолинов, наконец до высоты ложи донесся переливчатый звук колокольчика. Вошел лакей, забрал со стола канделябр и пепельницу, и пространство вокруг погрузилось во мрак. Порядин опустился в кресло и проследил взглядом за раздвигающимся темно-бордовым занавесом. Задний план сцены занимали фигуры крестьян, застывшие в полумраке бутафорских ящиков и фасада церкви. Передний план открывала обворожительная Непряева – оперная дива с божественным, почти потусторонним сопрано. Вот еле слышно зазвучала флейта, Порядин видел, как зашевелились, задрожали ресницы на ее глазах, она изящно подняла подбородок, и полился негромкий чистый голос. Это была любимая часть оперы, ария Нины, ради которой он и приходил в театр. Грусть, сожаление, тоска, отчаяние, негодование, безысходность – все смешивалось, сменяло друг друга, переходя одно в другое, и наконец – апогей! Торжество и непреклонность! В оркестре заиграли скрипки и гобой, а голос все исступленно лился в зал, проникая внутрь Ивана Францевича, царапая грудь и растекаясь теплом по всему телу. Наконец ария была окончена, Непряева исчезла в глубине декораций, опера продолжалась речитативом, который Порядину был вовсе не интересен. Он посмотрел на Извольского и улыбнулся. Можно было смело поставить состояние на то, что Андрей ничего не слышал и не видел вокруг. Глаза его были устремлены в одну точку, расположенную, по всей видимости, где-то над кулисами, и не выражали абсолютно ничего.

– Может быть, выйдем в холл? – шепотом спросил Порядин.

– Да, пожалуй, граф… – поспешил отозваться Андрей.

– Послушай, братец, – все так же шепотом обратился Иван Францевич к лакею, –