Красный жемчуг - Татьяна Юрьевна Степанова

— Больной ведь он, Антонина Авдеевна, не ведает, что творит! Жрать захотелось, ну и полакомился вашей ветчиной! Не бейте его!

— И собак лупят-дрессируют, Янка, — ответила Акакиева. — У рожденного рептилоидом сынка твоего мозгов меньше, чем у дворняги. Учить, бить, через колено ломать его следует в целях воспитания — он же вор! Украл целый окорок! Один его сшамал. Не изменим его натуру сейчас болью и страхом наказания — он вконец заворуется.

Яна заявила в ответ:

— Не позволю даже вам, Антонина Авдеевна, сына моего мордовать. Лучше уйдем мы от вас. Заплатите нам положенное, и расстанемся навсегда.

— Очумела? — Акакиева одновременно испугалась потери прислуги и вновь рассвирепела: — Куда ты пойдешь? Кому ты нужна, Квашня, с дураком-сынком на руках? Я вас столько лет у себя держала в доме, кормила-поила. А ты меня бросаешь?! Предаешь?! Сейчас?! Когда мне и так несладко живется?

В то утро они вроде помирились, но ненадолго. Жгучая обида терзала Яну, когда она обрабатывала синяки сына, а тот скулил, мычал — здоровенный парень вытирал рукавом клетчатой рубашки слезы на глазах. Она украдкой совала ему вчерашнюю ватрушку: заешь, Толик, успокойся. Гроза вновь разразилась в особняке позже, когда за Акакиевой приехало вызванное такси: Антонина Авдеевна собиралась на прием к врачу. Она сидела на банкетке, пытаясь втиснуть опухшие ноги в щегольские дорогие шнурованные ботинки на низком каблуке. Нагнуться ей мешал необъятный живот, и она неловко подгибала оплывшую ногу, пытаясь зашнуровать ботинок. Почти умоляюще глянула на Яну: та сновала по прихожей и холлу, вытирая пыль с мебели.

— А помочь… мне сейчас помочь… нет тебя? — буркнула Акакиева.

— Что? — Яна с тряпкой в руках медленно обернулась.

— Посодействовать мне одеться… собраться…

— Шнурки вам завязать? — Яна (в душе ее опять бушевала ярость и месть за избитого сына) нарочито удивилась.

— Я сама-то никак не справлюсь… Прямо сердце заходится от натуги… А ты бы выручила…

— Наймите себе специального человека для шнурков, — отчеканила Яна. — У вас денег куры не клюют. За бабки найдите согласного на карачках перед вами ползать. А мое дело — уборка дома и готовка. Ваши шнурки — не по моей части.

— А по-человечески если… помочь мне… пожилому человеку… больному…

— Вы не барыня, а я не ваша крепостная. — Яна, ощущая в душе превосходство над скорчившейся на банкетке хозяйкой, подбоченилась: — Или вам в кабинетах секретари шнурки завязывали? На коленках перед вами елозили? Пресмыкались? А вы и привыкли, да? Но здесь не ваш департамент.

— Дура ты дура, Квашня! — Акакиева рванула шнурки.

— От дуры и слышу. — Яна уже не видела хозяйку — тьма разгоралась перед ее взором да слышался в душе плач-скулеж избитого сына. — Толика моего куском попрекали, мордовали. А вам самой жрать надо меньше!

— Да как ты смеешь? Оскорблять меня?! Вон! — заорала Акакиева, стуча тростью по мраморному полу. — Вон, мерзавка! Убирайся из моего дома, неблагодарная! И отродье с собой прихвати, рептилоида шизанутого, пока я его, ворюгу, полиции не сдала!

— Мы расстались с Антониной Авдеевной нормально, — заявила Яна, буквально прожигая Макара и Клавдия презрительным взором глаз навыкате. — В оплате моего каторжного труда мы с ней не сошлись. Я и ушла. И было это еще в июне. А про ее смерть я в новостях прочла в мобиле. И никто не смеет меня оговаривать или клеветать на меня.

— Понимаете, Яна, мы детективы и расследуем в первую очередь убийство соседа Акакиевой Дмитрия Матвеева, — вежливо продолжил Макар. — Я уже объяснил вам — он мог оказаться случайным очевидцем расправы над вашей бывшей работодательницей. Вы общались с соседом?

— Здоровалась с ним, и только, — ответила Яна. — Он рано уезжал на машине, поздно возвращался. В выходные на реке рыбачил. Я его с участка нашего видела плывущим на резиновой лодке. А порой дом его вообще темный стоял, он и не ночевал. Иногда его мадам навещала.

— Мадам? Можете ее описать? — оживился Макар.

— Вся из себя. Стильная. Но в возрасте уже, не девочка. — Яна хмыкнула: — Дама с собачкой.

— А собачка какой породы? — вставил Клавдий.

— Понятия не имею. Гламурные телки подобных песиков на руках таскают.

Внимание Клавдия привлек высокий нескладный полный парень лет за двадцать в клетчатой рубашке и бермудах, вышедший из-за угла дачки и остановившийся у штакетника.

— Толик? Чего тебе здесь надо? Иди-иди в тенек, — Яна махнула парню, спроваживая его. И Клавдий понял: ее сын, по утверждению прежних свидетелей, не совсем нормальный.

На круглом лице Толика застыло сонное безразличие, но потом он очнулся от дремы и… ослепительно улыбнулся Клавдию. Тот улыбнулся и помахал ему рукой.

— Значит, сосед Матвеев часто возвращался поздно. Но дома Акакиевой и его стоят не вплотную, чуть поодаль друг от друга, как же у вас получалось наблюдать его возращение? — спросил Макар.

— Тихо там было, словно в могиле, — ответила Яна. — Река, простор… Каждый звук эхом отдавался. Я обычно слышала мотор его тачки. Подойду к задней калитке и вижу — он по садовой дорожке по своему участку идет, владения обходит. Вроде ритуала вечернего — обзор своих хором, он же их у Антонины Авдеевны приобрел.

— Акакиева при вас сейфом пользовалась? Открывала? — бросил Клавдий. Вопрос никак не вязался с темой «соседа», но Клавдий специально хотел застать домработницу врасплох. И ему это удалось. Яна заморгала светлыми глазами навыкате.

— Сейфом? А то… он же битком был у нее набит, — ответила она.

— Чем набит? — продолжал Клавдий.

— Драгоценностями ее. Сколько она себе жемчугов накупила, бриллиантов! И пачки денег в сейфе хранила. Наличные. Всегда из банка привозила пачками и в сейф — шварк! Миллионов десять, может, больше.

— Зачем ей миллионы наличными дома? — не унимался Клавдий.

— На текущие расходы, — ответила Яна. — Антонина Авдеевна всегда на широкую ногу жила. Просто публично не афишировала. Но на себя любимую она денег никогда не жалела. Да ей миллион, или два, или пять — тьфу! Отправится барыней в Москву в ЦУМ на шопинг — пара сумок «Биркин» за четыре миллиона да браслетик Жопар за два миллиона. И в «Икорный дом» заглянет, затоварится банками с черной икрой на полмиллиона. Черную икру она обожала. И фильм тот, ну, «Белое солнце пустыни», где икру из миски ложкой черпают.

Легкий свист… птичий. Клавдий обернулся. Свистел, старательно сложив губы трубочкой, Толик. И опять широко, глуповато заулыбался Клавдию. Замахал рукой, словно приглашая куда-то. Клавдий разглядывал его: Толик прямо великан, но весь непропорциональный, скошенный набок. И он работал у Акакиевой садовником и уборщиком участка. Клавдий решил пойти с его матерью ва-банк.