После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

И она вышла во двор, чтобы привязать корову и загнать теленка в хлев.

Мовсар разделся, умылся. За своей домашней одеждой зашел в среднюю комнату и услышал, о чем говорили в комнате Мурдала, хотя разговаривали тихо.

— К черту, к черту! Сколько раз говорил я тебе: выгони, не откармливай, как быка!

«Обо мне! — мелькнуло в сознании Мовсара. — Ну и Сардал! Мне — одно, отцу — другое! Ничего, ты еще будешь каяться, одноглазый!»

Прислушался.

— За что? Почему? Зачем я должен выгонять его?

«Дада!»

— Ты мне все равно не поверишь. Сам все узнаешь. Надоело мне с тобой разговоры вести!

«Опять Сардал…»

— И ты мне надоел! — сердито ответил Мурдал. — И твои разговоры о Мовсаре — больше всего!

— Твое дело. Деньги внес за него — и хорошо. Можно было их в Аргун бросить — одно и то же.

— Что это ты ни с того ни с сего мои деньги начал жалеть? Небось, когда я на твоих сыновей тратил, так ты каждый раз только спасибо говорил. Если по чести говорить, то долг платежом красен, вот взял бы и внес сам. Как было бы хорошо с твоей стороны! Все сказали бы: вот это дядя, настоящий дядя племяннику своему!

— Да разве я знал? Знал бы, так внес. А ты как думаешь! В следующий раз так и сделаю. — Сардал сел на своего конька, изображая из себя человека широкой души. — А пока, ну дай же мне эту бумажонку, жалко тебе, что ли…

«Вот оно что! Бумажонка ему какая-то нужна! Хитер!..»

— Не могу, — ответил Мурдал. — Люди знают, что глаз потерял ты не на войне. А некоторые знают и другое: потерял ты его, когда пытался корову украсть у бедной вдовы.

— Но пойми же, пойми! — загорячился Сардал. — Брат ты мне в конце концов или нет?! Мне ведь пенсию не дадут, если я бумажонку не представлю. Ты комнист, тебе поверят, если напишешь.

— Вот потому-то и не напишу. На подлог не пойду. Это уголовное преступление.

«Верно, дада, покажи этому вруну!»

— И-эх! Святой нашелся! В старые времена брат за брата на виселицу шел, а ты вон чего испугался!

В средней комнате, рядом с Мовсаром, появилась Зелиха. Мовсар приложил палец к губам, чтобы она молчала.

Но она увела его на веранду. И хорошо сделала: спустя минуту на веранду вышел раскрасневшийся Сардал и как ни в чем не бывало дружески подмигнул Мовсару.

Мовсар не ответил на его своеобразное приветствие. А Мурдал и Зелиха пошли проводить его до калитки. Сардал взял Зелиху под руку, встав слева от нее, чем подчеркнул уважение к ней, — таков обычай.

Улыбаясь, сказал Зелихе:

— Твой муж еще не ответил перед богом за то, что заделал лаз!

Едва за ним захлопнулась калитка, как Мурдал поспешил к Мовсару.

— Ты вернулся, сынок! Как хорошо!

Но, видно, плохо чувствовал себя старик. Ощупав свои колени, он устало опустился на низкий стул.

— Ну, как там на работе? — спросил Мурдал. — С ремонтом машин справляетесь? Как люди к работе относятся?

— Все в порядке. Только зря ты, дада, деньги внес…

— Нет, не зря. А вот ты зря мне все не рассказал. От отца ничего скрывать не полагается. Отец — твой друг, думаю, даже самый лучший.

— Я так тебе много хлопот причиняю, дада… Стыдно было…

Мурдал задумался. Он долго молчал, низко опустив голову. Не обратил внимания на подсевшую к нему Зелиху.

Зелиха вопросительно посмотрела на Мовсара, желая узнать, не расстроил ли он чем-нибудь отца. Но Мовсар только пожал плечами.

— Пойдемте в комнату, — ласково предложила Зелиха.

— Нет, — сказал Мурдал. — Я должен сказать что-то важное. Садись и ты, Мовсар.

— Сейчас! — движением руки Мовсар остановил Зелиху, которая хотела уйти.

За окном стояла предгрозовая тишина. Упали на подоконник первые капли дождя.

— Принеси мне воды, Мовсар, — сказал Мурдал, не поднимая головы.

Мовсар вскочил и быстро принес воду.

Дождь, если можно назвать дождем редкие капли, прекратился, хотя черные тучи заволокли все небо.

«Благодать и счастье приходят с дождем», — вспомнила Зелиха чеченскую пословицу, и ей не понравилось, что дождь прекратился.

В тишине было слышно, как Мурдал глотал воду.

Наконец он проговорил:

— Тебе, наверно, надоели мои разговоры, Мовсар. Прости меня, но я хочу… я должен еще раз с тобой поговорить. Пусть и мать тоже послушает. Кто знает, может быть, это будет последний мой разговор… Трудно мне, тяжело… Еле держусь на ногах я…

Пристально посмотрев на мужа, Зелиха съежилась.

— Слушай, Мовсар, — повысил голос Мурдал. — Для меня и для нее был большим, может быть, самым большим в жизни, тот день, когда ты переступил порог нашего… этого… дома, — спазма сдавила горло старика, и он снова несколько минут молчал, потом продолжал: — Говорят чеченцы: «Беден тот, у кого нет близкого человека». Но в наше время звучат эти слова не так, как в старину. Все люди стали теперь друг другу роднее. И все же дверь, запертая на ночь, открывается только утром. Мы так любим смотреть на тебя и днем и ночью, когда ты спишь. Наш дом, как гроб, без тебя. Ты все для нас, и мы готовы на все для тебя. — Нагнувшись, Зелиха тайком смахнула слезу. — Так почему же ты скрываешь от нас свои дела? — Мовсар вздрогнул. — Почему не сказал, что у тебя брак? — Мовсар ожил. — Ты говоришь, зря внес я деньги. Тебя удивляет, почему я сделал это. А потому, что ты мой. Разве тебе это не нравится?

— Нравится, дада, но…

— Тогда не надо «но»! Все, что мы имеем, Мовсар, это твое. Мы ведь старые, мы… Я на себя мало надеюсь. Сердце сдает, понимаешь? — И он вытащил из кармана пиджака и положил на колени Мовсару какую-то бумагу с печатями. — Вот… Возьми, спрячь и сохрани…

Мовсар взял бумагу в руки и увидел, что это — утвержденное аулсоветом завещание Мурдала и Зелихи на его имя.

— Мне не нужно то, что останется после твоей смерти, — сказал Мовсар и положил завещание на стол.

— Нет, Мовсар, — возразил Мурдал, — к этому делу серьезно отнестись надо. Я очень болен. Не ровен час, в любую минуту могу умереть. Мне все хуже и хуже. А ведь есть и такие люди, которые за этим, — он кивнул головою туда, где лежало завещание, — за этим охотятся. И бывают такие среди своих. Прямо тебе скажу: хоть Сардал мне и брат, а я им недоволен…

Мурдал, Мурдал… Он опять прервал себя и не стал рассказывать Мовсару все о Сардале.

— Мне кажется, — продолжал Мурдал, — что ты не всегда прислушивался к тому,