После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

Ненастные дни рано или поздно сменяются солнечными. А Элисе казалось, что вечно будет непогода и мрак. Все стало ей теперь не мило. Порой мечтала она о том, чтобы превратиться в воду, в землю, в камень — во что угодно, лишь бы только не быть собой, не быть такой, какой стала она после надругательства Мовсара. Она никогда не считала себя ни лучше, ни хуже других людей. Но теперь при одном взгляде на своих ровесниц ей хотелось плакать.

Особенно тяжело было вначале. Но постепенно научилась она скрывать свое волнение и горе. Теперь самый опытный психолог не докопался бы до той жестокой тайны, которую носила она в своем сердце.

Не разрешая себе открыться людям, она стала искать утешения в книгах. С ними можно было забыться, уйти от навязчивых и тяжелых дум. Была бы жива мать (она умерла год назад), Элиса рассказала бы ей все. Мать есть мать. Нуха? Он очень хороший человек и хороший брат, но ведь ее горе станет и его горем. А он так счастлив сейчас…

Где же выход?

Снова и снова мысленно возвращалась Элиса к ящику кухонного стола, где лежал большой кухонный нож. Он сверкал сталью так же, как кинжал Мовсара. Переплетались и путались, стремительно сменяли друг друга и, перекатываясь, как волны Аргуна, ударяли ее в самое сердце отчаянные мысли. Нож?.. А может, лучше броситься в бездонное ущелье или в омут? Мечутся, кружатся в голове, рвутся на куски проклятые мысли. Их и мыслями-то трудно назвать. Это какое-то подобие мыслей, может быть, их частицы, атомы…

Голова болит, ноют виски, замирает сердце.

Что делать, что делать, что делать?.. Она подходит к кухонному столу, выдвигает ящик. Вот он, нож, которым можно убить не только себя, но и волка и медведя. Нет, нет… Она не поддастся слабости! Издавна считается самоубийство позорным. В старину вейнахи даже не хоронили самоубийц. Ну, а позор живого человека, он что — лучше?..

Нет, не лучше. Но живой может еще бороться за себя, может смыть свой позор. А мертвый? Он остается опозоренным навечно.

Если… О, она даже боится подумать об этом… Если Мовсар женится на ней хотя бы на время, хотя бы на месяц, на неделю, даже на один день, то честь ее будет восстановлена.

Может быть, то, что он говорил, не просто слова, а раскаянье… Раскаялся ведь Нехлюдов. И Мовсар — он ведь тоже в конце концов не зверь, а человек…

Немного успокоившись, Элиса взяла свою работу и вышла в сад.

Рука ее, как бабочка на пестром лугу, остановилась на испещренном красками листе бумаги.

Сделав несколько мазков, Элиса почувствовала, что не сможет рисовать. Искусство не подвластно человеку, убитому горем. Нежной колонковой кисточкой прикоснулась она к губам. Это было когда-то ее излюбленное движение перед началом работы. Но нет, даже осень с ее непрерывно меняющимися картинами, осень, которую она всегда так любила, не способна была теперь вдохновить ее. Что-то оборвалось в ней.

Она даже не заметила, как длинные и тонкие пальцы ее разжались и кисть упала в траву. Ее зазнобило, хотя она была тепло одета. Голова упала на грудь. Взгляд машинально остановился на белом цветке, который она нечаянно раздавила ногой. Лепестки его были примяты. Ей показалось, что и сама она похожа на этот цветок, и слезы брызнули из глаз. Она долго не могла успокоиться.

И подруги все спрашивают, почему она худеет и почти никогда не смеется. Их шутки терзают ее сердце. «Что случилось, Элиса? Изновр не отходит от тебя, а ты прямо таешь на глазах. Неужели нашелся кто-то красивее Изновра? Не может быть! Ты бы нам его показала…» Конечно, девушки ничего не подозревают, но ей-то от этого не легче. Что она может им ответить? Вот и приходится ссылаться на перегруженность институтскими заданиями, бесконечную возню с библиотечными каталогами и инвентаризациями, на живопись и заботы по дому.

Изновр… Он тоже переживает.

— Если ты передумала выходить за меня замуж:, если колеблешься, сомневаешься, не спеши, отложи нашу свадьбу на полгода, на год, на сколько хочешь. Только не сохни, не сохни, как былинка!..

Она любила его по-прежнему, и ей тяжко было видеть его, встречаться с ним.

— Нет, я не передумала, но знаешь, Изновр… Мой отец откуда-то узнал о нашей помолвке и очень этим недоволен… — нашла она выход.

С этого дня Изновр перестал появляться в ее доме. Ей стало жить еще тяжелее.

Иногда ей хотелось пойти к Изновру, сказать ему всю правду. Но она чувствовала, что он в плену предрассудков, что он может оскорбиться и в яростном припадке ревности вынести все на люди. От одной только этой мысли у Элисы начинала кружиться голова.

Снова все переворачивалось внутри, опять знобило и лихорадило, и снова всплывала мысль о самоубийстве. В такие минуты силы покидали ее, и казалось, что руки и ноги отказываются служить.

Единственно, чем она жила и держалась, была любовь к жизни и вера в какой-то неожиданно счастливый исход.

Именно эта, казалось бы, ни на чем не основанная вера, прибавляла ей сил, помогала перебарывать страх перед будущим и бесконечные мучительные мысли.

Странно, но в такие минуты теплело на сердце и словно какой-то волшебный внутренний свет озарял душу. Элиса, бедная Элиса, украдкою, словно боясь спугнуть чудесное мгновенье, тайком от всех улыбалась миру, земле и воде, солнцу и небу. Все дальше на задний план отодвигала она от себя страшную неотвратимость, которая казалась не такой уж неизбежной.

В одну из таких вот минут Элиса сидела в саду и наслаждалась печально-прекрасными красками осени. Внезапно заметила она Изновра, смотревшего на нее из-за забора.

Она растерялась и сделала вид, что не заметила его.

Но это было глупо: они ведь уже встретились взглядами.

— Элиса!.. — прошептал он, и шепот его, едва слышный, словно легкий шелестящий ветерок, донесся до ее слуха.

— Элиса, Элиса…

Он пробудил в ее изболевшемся сердце радостное чувство.

— Элиса!..

Она встала, но не сразу решилась сделать шаг в сторону Изновра. Но вот сделала этот шаг и тут же вскрикнула:

— Что с тобой, что с тобой?

Ей показалось, что вопрос этот прозвучал как бы в два голоса, эхом.

— Ай! — опять вскрикнула она, обернувшись.

Во дворе стоял Мовсар.

— Что с тобой, Элиса? — спросил Изновр.

— На колючку наступила, — солгала она.

Мовсар!..

Он стоял не за забором, как Изновр, а посреди двора, и поза его не предвещала ничего хорошего, не говорила ни о его