После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

Элиса обиженно пожала плечами.

— Ладно, садись, — сказала она, чтобы перевести разговор на другую тему. — Как живешь, рассказывай.

— Нуха где? — спросил он резко, не обращая внимания на ее слова.

— В город поехал. За новым фильмом. «В мире танца». Хочет, чтобы мы увидели Эсамбаева раньше, чем Грозный. Дай пройти.

Она вышла в кухню.

Он проводил ее пристальным взглядом.

Она принесла чайник, поставила на стол чашки, еду.

— Кто ударяет тем, что под рукой, того считают смелым, а кто ставит на стол, что в доме есть, того — щедрым. Садись сюда и ешь, — сказала она.

Он сел за стол.

Она обратила внимание на то, что ест он как-то не так, как всегда, а без аппетита, механически двигая челюстями. И взгляд у него тоже какой-то необычный, странный, а пальцы еле заметно дрожат.

Чем больше вслушиваешься, тем больше слышишь, чем больше слушаешь, тем больше шорохов. Так говорят вейнахи. Чем больше всматривалась Элиса в Мовсара, тем больше убеждалась, что происходит с ним что-то непонятное, что неспроста пришел он к ней…

Дико поблескивали его глаза, и это пугало ее.

Внезапно охватила ее какая-то непонятная слабость, и она опустилась на тахту. Сердце заколотилось в груди так сильно, что ей показалось, будто Мовсар, сидящий за столом в другом конце комнаты, слышит, как оно бьется.

Она попыталась взять себя в руки. «Что это со мной? Мовсар — друг моего брата. Почему я должна его бояться? Глупости, чепуха…» Но сердце не слушалось голоса разума, оно было умнее, оно билось все чаще, громче и тревожнее…

— Три куска на стакан мало, — сказала она. — Брось хотя бы четыре, Мовсар. В этих коробках сахар какой-то несладкий.

— Буду делать так, как мне говорят, — отозвался он и бросил в стакан еще несколько кусочков.

Элиса почувствовала, что это ему совершенно все равно и думает он о чем-то своем.

— Как там твое самбо? — она попыталась улыбнуться.

— Ничего не получилось из этого. Бросил. А ребята едут в Назрань драться с ингушами.

— Что же это у тебя не получилось? Ты ведь сильный.

Она попыталась придать своему голосу интонацию участливости.

— Подножки ставить не разрешают.

— А ты без них никак не можешь обойтись?

Он не ответил на ее вопрос, а, закончив есть, отвалился на спинку стула, закинул ногу на ногу и, прикрыв ладонью стакан, чтобы Элиса не предлагала больше чаю, бросил «спасибо» так, словно был не у Элисы, а в какой-нибудь привокзальной чайной.

Она старалась не замечать этого, но поведение Мовсара становилось все более развязным.

— Ну, — произнес он тоном хозяина, — что говорит Нуха?

— О чем?

— О твоем женихе.

— Ничего не говорит. Что это ты, Мовсар, все время к Изновру придираешься? Оставь его в покое, пожалуйста. Он ведь о тебе ни одного плохого слова не говорит.

— Ай-вай! Как сказать! Не говорит, а на собрании вылез. И вообще ты мне рот не затыкай. Я буду говорить о нем. Буду, понятно? Я не влюблен в него, как кошка…

— Ты что, Мовсар? Тебе не стыдно испытывать мой стыд и терпение? Заладил одно и то же… Забыл, наверно, что тебе, другу Нухи, не пристало так говорить со мной!

— Как это «так»?

— Сам знаешь. Ты не должен говорить со мной о моей любви. Ты ведь чеченец, а у нас, у чеченцев, это не принято. Извини, но приходится тебе об этом напоминать. Я все жду, когда ты перестанешь…

— Ишь ты! Знаешь, на кого ты сейчас похожа? На волка, который зарыл овцу в землю и ждет не дождется ночи, чтобы сожрать ее. Твоя овца — перед тобой!

— Что? Что это значит? Может быть, ты хочешь сказать, что ходишь к нам не потому, что дружишь с Нухой, а потому, что любишь меня?

— А ты сама догадайся, на то ты и женщина. Но если это так, то ты поторопилась, назначив день свадьбы с Изновром.

— Нет, Мовсар! Если это так, то знай: я не из тех девушек, которые влюбляются в друзей своего брата! Ты ошибся!..

Он умолк, но на лице его появилось теперь выражение откровенно жестокое.

— Что с тобой? — спросила она в тревоге. — И глаза, как у пьяного… Не заболел ли ты, Мовсар?

Мовсар ответил не сразу. Его молчание показалось Элисе зловещим. Она видела по его лицу, что он хочет сказать ей что-то неприятное, но словно не решается.

— Элиса! — произнес он наконец, словно заставляя себя говорить. — Ты помнишь, Элиса, ты хорошо это помнишь… Я тебе говорил, говорил… Говорил, чтобы ты бросила свои шашни с Изновром. Говорил или не говорил?

Каждое слово забивал он, как гвоздь, в сердце Элисы. Ненависть звучала в каждом слове. Говорил, брызжа слюной. Тяжело дыша. А выговорившись, вскочил со своего места, дернул головой.

— Мовсар! Что с тобой сегодня? Что ты говоришь? Ты, которого я ставлю всегда рядом с братом! Что это значит? Что за исповедь? Что за допрос?

— Перестань болтать! — почти прорычал он. — Отвечай, говорил я тебе или нет!

— Ну, говорил…

— Ага, говорил, значит! Так почему же ты продолжаешь встречаться с этим… И еще лжешь, что ставишь меня рядом с братом!

— Я не лгу. Одно другому не противоречит. Ни ты, ни даже сам брат мой не имеет права вмешиваться в мои отношения с Изновром. Понятно? А если не понятно, то знай: я люблю его, люблю, вот и все! И тебе нет до этого никакого дела!

— Есть дело! — сказал Мовсар и, сжав кулаки, шагнул к Элисе и навис над нею, как туча.

Она отстранилась от него.

— Не смей!

— Молчать! — заскрежетал зубами Мовсар. — А то…

— Что-о?! — возмутилась Элиса, забыв о страхе. — Да если уж ты так заговорил, то и я тебе скажу: убирайся из моего дома, ты… безродный… бродяга!.. Еще братом моим смеет называться! Не хочу такого брата, не хочу!.. Вон отсюда, убирайся, убирайся, уходи!..

Это было похоже на истерику.

Но Мовсар не только не отступил, а выкрики Элисы еще больше возбудили и озлобили его.

— А-а-а! — завыл он, как раненый зверь. — Так бы и сказала! Значит, и ты не считаешь меня человеком! Ну, ладно! Тогда я сделаю так, что ты меня весь век помнить будешь!

Она попыталась вскочить с тахты, но в одно мгновенье он оказался рядом с нею, и ей пришлось податься от него назад, к стене.

— Мовсар!.. — она задрожала, в горле у нее пересохло. — Мовсар, умоляю тебя…

Теперь она как будто