Идеальная деревня - Дж. М. Хьюитт

Она смотрела на мальчика, и ее слезы капали на его голый животик.

Джиллиан откашлялась.

– Вы уверены, что справитесь? – Голос у нее был грубый, недобрый, не то что пассивно-агрессивные замечания, которые отпускала в ее адрес Клэр, но цель была та же.

Вивасия утерла глаза тыльной стороной ладони и подошла к Элизабет. Сняла с нее ползунки, на этот раз ей удалось сдержать эмоции при виде тельца, находившегося в том же состоянии, что и у брата. Она подняла малышку и осторожно положила ее в кроватку рядом с Алексом.

Плач стал тише, замедлился, потом и вовсе прекратился.

Вивасия выпрямилась и взглянула на Джиллиан с холодной улыбкой.

– С нами все будет хорошо. Спасибо.

– Никаких повышенных голосов, – сказала она Чарльзу, когда тот вернулся домой, проверив машину Кей. – И пожалуйста, будь очень осторожен, когда берешь их на руки. Этих малышей… били.

Чарльз скинул ботинки и аккуратно поставил их рядом с другой обувью. Он вошел в гостиную, где спали дети, по-прежнему лежавшие в одной кроватке, и спросил, лениво глядя на нее сквозь приопущенные веки:

– Когда это я повышал голос? И зачем мне брать их на руки?

20. Дети

– Он всегда был красавчиком. – Мать бросила взгляд на Далласа, и улыбка сошла с ее лица. – Вроде тебя. – Последние слова не звучали комплиментом.

Роза думала, что они лишили мать и крови, и жизни. Как вампиры с заостренными зубами, истории о которых любила рассказывать Тринити.

Однако мать каким-то образом ожила. Она болтала без умолку.

Голос у нее был незнакомым, Роза помнила его не таким. Когда-то давно почти все, что произносила мама, звучало как смех. Со временем голос у нее стал хриплым, тихим и царапающим.

Мать машинально лизнула запястье. Язык отделился от кожи, ярко-алый, замазанный ее собственной кровью.

– Он всегда был умным, – продолжила она. – И таким смазливым.

Роза понимала, что мать говорила об отце. В такие моменты у нее появлялось какое-то странное выражение в глазах. На губах играла едва заметная, потаенная улыбка. Мать как будто хвасталась, но потом вспоминала, что он ушел.

У Розы были другие воспоминания об отце. Часто он пугал ее. Не потому, что плохо обращался, – он вообще почти не глядел на нее. Скорее, дело было в том, как он вел себя с другими людьми. Она не могла этого объяснить. Он не кричал, ничего такого, но всегда было предельно ясно, что он недоволен.

Он часто ссорился с матерью. Но со временем та стала тише и мягче, а потом вообще перестала отвечать ему.

Роза возилась с дыркой в полу. Весь день, и всю прошлую ночь, и целый день до того – казалось, уже целую вечность. Дождь бил в стекло. Это усиливало ее жажду. Столько воды, и нечего пить.

– Там все сгнило, – сказала мама, свесив голову с кровати и глядя на пол. Голос ее был тише шепота, так что Розе пришлось нагнуться к ней, чтобы расслышать. – Все… хрупкое.

Действительно, поняла Роза, надавив на рыхлое днище. Очень хрупкое, даже хрупче, чем любой из них, и это о чем-то говорило.

Мама ткнула в днище рукой, но совсем слабо. Она перекатилась на бок и свернулась калачиком над чем-то на диванной подушке, что полностью завладело ее вниманием.

Даллас хорошо потрудился над старым полом. Роза просила брата топать снова и снова. Позже, когда стемнело, она смогла просунуть наружу руку и почувствовала идущий снизу, от земли, холод. Они расширили дыру. Это было нетрудно. И выбрались наружу. Дождь все еще не прекратился. Роза танцевала под ним, вертелась без остановки, раскинув руки, а когда упала на раскисшую землю, ей было все равно.

Рядом с нею приплясывала маленькая тень – Даллас. Роза улыбнулась. Она думала, ей придется вытаскивать брата из фургона, тянуть за ноги, пока его маленькое тельце не протиснется в дыру. Но ему самому не терпелось оказаться на улице, он извивался и сползал вниз, как червяк.

Роза на корточках забралась под фургон и увидела: дыра теперь была большая, даже больше, чем когда она вылезала. Именно это мама назвала гнилым. Образовалось широкое отверстие, на почерневшую землю вывалились плитки пола.

Для мамы хватит!

Сердце Розы исполнило джигу, от ребер вниз по животу пробежала дрожь. Девочка залезла в фургон и подбежала к матери.

– Мы можем выбраться! – воскликнула она. Голос ее был громче, чем когда-либо. – Вставай! Теперь мы можем уйти.

Мама была здесь, потому что Роза слышала ее дыхание. Протяжное и трескучее, как пересыпающийся в бутылке песок.

Руки матери обхватили Розу. Девочка поежилась. Ее не оставляло беспокойство: надо действовать быстро. Она чувствовала, что сейчас не время для нежностей. Но мама не отпускала ее. Роза сдалась, прижалась к странно пахнущей, грязной фигуре.

Давно уже они не обнимались. Запах не развеялся, но это было не так уж важно, и, если очень постараться, Роза почти могла вспомнить, как мама пахла раньше, когда еще смеялась, пела и танцевала, – кокосом и далекими тропиками.

– Мамочка… – Роза осмелилась произнести слово, которое никогда не употребляла.

Обычно это вызывало реакцию, но только у отца, а его здесь, разумеется, не было, поэтому она повторила:

– Мамочка…

Мать не ответила, и только намного позже, когда небо за окном снова начало светлеть, Роза поняла, что мама опять спит.

21. Вивасия – сейчас

Вивасия закрывает за собой дверь и прислоняется к ней. Сердце неприятно стучит, в ушах стоит звон.

Она глубоко вздыхает, кажется, к ней прилепился запах черуты Рут. В груди ощущается какой-то хрип. Несмотря на солнце, затопляющее дом, она дрожит, ее вдруг пробирает холод.

Как и большинство жителей Волчьей Ямы, Рут знает все. Это замечание насчет Чарльза и его трезвости… Чарльз и правда не был пьяницей, но на что намекала Рут, высказав свое наблюдение?

Медлить некогда. Еще до того, как пожилая соседка собралась постучаться, Роза уже находилась на грани срыва. Вивасия знает о таких детях все, помнит, какими они были, когда появлялись здесь. Некоторые хотели покоя – нет, нуждались в нем. Но Вивасия пока еще наблюдала за Розой недостаточно долго, чтобы определить, призывает ли к этому ситуация.

Она отталкивается от двери и идет через кухню к саду.

Оказавшись почти у двери, слышит детей. Тихое хныканье, будто пищит попавший в западню котенок. Что-то внутри у нее сжимается – ответный спазм при мысли о том, что детям причиняют боль.

Вивасия бросается бежать.

Даллас стоит посреди сада.